Леди Бриджертон задохнулась от смеха, кивнула и сумела выговорить: - Конечно, я постараюсь.

И через минуту Энтони и Кэйт остались одни в саду.

Он повернулся посмотреть на нее; она встала и сделала несколько шагов в его сторону.

– Я думаю, - проговорил он, беря ее за руку. - Следует убедиться, чтобы нас было не видно со стороны дома.

Он широко и целеустремленно шагал, и она с трудом поспевала за ним.

– Милорд, - сказала она, задыхаясь от спешки, - Вы думаете, это мудро?

– Вы говорите, прям как миссис Физеренгтон, - заметил он, ни на секунду не замедляя ход.

– Может быть, - проговорила она, - Но вопрос все еще остается.

– Я думаю, это очень мудро, - ответил он, потянув ее за собой в беседку.

Ее стены были открыты для воздуха, но сама она обросла кустами сирени, и выглядела как секретное убежище.

– Н-но -

Он улыбнулся. Медленное.

– Вы знаете, что вы чересчур много спорите?

– Вы притащили меня сюда, лишь для того, чтобы сообщить это?

– Нет, - медленно проговорил он, растягивая слова. - Я привел вас сюда вот для этого.

И затем, прежде чем она могла что-нибудь сказать, прежде чем она могла вздохнуть, его рот опустился вниз, и захватил ее губы в голодном, иссушающем поцелуе. Его губы жадно вели себя, беря все, что она могла дать и требуя все больше. Огонь, вспыхнувший в ее теле, был десятикратно более горячий, чем тот, который он развел ночью в своем кабинете, топя камин.

Она таяла. Господи, она просто таяла, и хотела гораздо больше.

– Ты не должна так говорить про себя, - прошептал он прямо в ее рот. - Ты не должна. Все, что говорят о тебе, абсолютно неверно. И еще…

Сам не замечая, он перешел на ты.

Кэйт задыхалась, его руки грубо схватили ее за ягодицы и крепко прижали к его телу так, что она почувствовала его возбуждение.

– Ты видишь? - неровно спросил он.

Его губы перемещались по ее щеке.

– Ты чувствуешь? - он хрипло рассмеялся. - Ты хоть понимаешь, что это значит?

Он беспощадно вжимал ее в себя, затем стал покусывать мочку ее уха.

– Конечно, ты ничего не понимаешь.

Кэйт чувствовала, как растворяется в нем. Ее кожу жгло, как в огне, а предавшие ее собственные руки обвились вокруг его шеи. Он разжег в ней огонь и еще что-то, чем она не могла управлять.

Ее заполнило примитивное желание прижаться к нему к нему еще сильнее.

Она хотела его. Ох, как же, она хотела его. Она не должна хотеть его, не должна желать этого человека, собирающегося жениться на ней из-за всех этих глупых причин.

И все же она отчаянно хотела его, так что у нее прерывалось дыхание. Это было неправильно, очень неправильно. У нее были серьезные сомнения в целесообразности этого брака, и она знала, что должна иметь ясную голову, чтобы разобраться во всем этом. Она продолжала напоминать себе об этом, но это совсем не помогало. Ее губы открывались навстречу его умелому входу, а ее язык застенчиво трогал его губы.

И острое желание внизу ее живота - несомненно, это странное теплое ощущение внизу ее живота, было желанием - продолжало становиться все сильнее и сильнее.

– Я, действительно, такой ужасный человек? - прошептала она, больше для себя, чем для него.

– Это подразумевает, что я падшая женщина.

Но он услышал ее шепот, и она почувствовала его горячее дыхание на своей щеке.

– Нет.

Он передвинулся на ее ухо, заставляя ее слушать его.

– Нет.

Он переместился на ее губы, вынуждая их замолчать.

– Нет.

Кэйт почувствовала, как ее голова откидывается назад. Его голос был хриплый и соблазнял, и это почти заставило ее почувствовать себя так, будто она была рождена лишь для этого момента.

– Ты совершенство, - прошептал он, его большие руки двигались по ее телу. Одной рукой, он держал ее за талию, а другая опустилась на нежную выпуклость ее груди.

– Здесь, сейчас, в этот момент, в этом саду, ты совершенство.

Кэйт почувствовала какую-то тревогу в его словах, как будто он хотел сообщить ей, что она не будет совершенством завтра, и вообще после этого момента.

Но его губы и руки были столь убедительны, что она выкинула эти мысли из своей головы, вместо этого, погружаясь с головой в свои ощущения.

Она почувствовала себя красивой. Она почувствовала себя… совершенством. И она поняла, что не может не обожать этого человека, который дал ей почувствовать себя такой.

Рука Энтони медленно соскользнула с ее талии на ягодицу, а другая в этот момент сжимала и мяла ее грудь прямо сквозь тонкий муслин платья. Его пальцы захватывали ее все сильнее, как будто он падал с утеса, и наконец-то нашел опору. Соски ее грудей напряглись в его руках, и стали почти видны сквозь ткань платья.

Он чувствовал, как прекрасно ее тело, и его губы встретились с ее губами в жгучем поцелуе. Он мог бы помочь ее платью соскользнуть с плеч. Тонкая ткань дразнила бы ее нежную кожу до тех пор, пока ее груди не обнажились бы полностью. Картины эти мелькали у него перед глазами в жарком калейдоскопе. Он открыл бы ее груди солнцу, и медленно, очень медленно склонил бы голову и припал бы к ее груди, лаская ее своим языком. Она стонала и извивалась бы в его руках, а он бы бесконечно долго дразнил бы ее. А потом он припал бы к ее груди, как младенец припадает к груди матери.

Великий Боже, он так этого хотел, что, невольно представив себе эти картины, чуть было не взорвался. Но сейчас было не время и не место. Не то, чтобы он чувствовал потребность в произнесении брачных клятв. Он уже объявил о женитьбе публично, и она стала его собственностью.

Но он не собирался кувыркаться с ней в беседке его матери. У него имелось достаточно гордости и уважения к ней, чтобы не делать этого.

С большим трудом и нежеланием, он медленно оторвался от нее, позволяя своим пальцам остаться на ее хрупких плечах. Он выпрямил руки, чтобы избежать искушения продолжить с того места, на котором закончил.

А искушение было. Огромное искушение.

Он сделал ошибку, посмотрев на ее лицо, и в этот момент, он готов был поклясться, что Кэйт Шеффилд, столь же красива, как и ее сестра. Но красива своей особенной красотой.

Ее губы были более полные, чем требовала нынешняя мода, но они просто просили, чтобы их поцеловали. Ее ресницы - как же он мог не заметить раньше, какие они длинные? Когда она моргала, они, казалось, опирались на ее щеки, подобно роскошному ковру. И когда ее кожа была с розовым оттенком, она вся просто светилась.

Энтони подумал, что он стал чересчур сентиментальным, но когда он смотрел ей в лицо, ему пришло в голову, что в такой цвет окрашивается небо после рассвета - в нежный бледно-розовый цвет гвоздики или сочного персика.