Монахини поклонились в ответ, и одна из них сказала:

— Сначала вы должны пройти проверку у наших наставников. Прошу следовать за нами.

Мидори затрясло, когда она отправилась за монахинями на задворки главной молельни. Кто знает, каким образом здесь отбирают будущих послушниц?

Монахини отперли дверь в боковой придел зала.

— Подождите здесь, — сказала старшая.

Мидори разулась и вошла внутрь. Дверь захлопнулась. Она очутилась в комнате со стенной нишей, вмещающей буцудан — деревянный алтарь с прикрепленным к нему отрывком буддийского текста, а перед ним — коленопреклоненной молодой женщиной, скороговоркой бормочущей молитвы. На Мидори она даже не взглянула. У окна стояла еще одна незнакомка немногим старше Мидори. Она была красива на простонародный манер — бойкая на вид, смуглолицая, с пытливым взглядом.

— Ишь ты, хочет набожность свою показать, — произнесла она, тыча в сторону молящейся. — Жаль, никто, кроме нас, не видит.

Мидори робко улыбнулась.

— Я Тосико, — сказала женщина, подходя к ней. — А тебя как зовут?

— Умеко, — на ходу сочинила Мидори.

— Стало быть, ты тоже — в монашки? — Беззастенчивость и дешевое синее кимоно выдавали в Тосико крестьянку.

— Да, если возьмут, — ответила Мидори.

Тосико с любопытством оглядела ее.

— Что же тебя привело в монастырь?

«Допрос с пристрастием» поначалу смутил Мидори. Но она привыкла отвечать, когда к ней обращаются, поэтому рассказала припасенную накануне легенду:

— Родня хочет выдать меня замуж за того, кто мне противен, вот я и сбежала.

— А-а. — Тосико как будто удовлетворилась этой нехитрой историей. — Ну а я тут потому, что отец беден, а нас с сестрами у него пятеро. Без приданого мне замужества не видать, так что — либо сюда, либо в бордель.

— Извини, — сказала Мидори, глубоко тронутая ее несчастьем и спокойствием, с которым она говорит о своих бедах.

Дверь открылась, и в комнате показалась монахиня. Она молча поманила молившуюся женщину и куда-то повела ее.

— Думаешь, здесь ты будешь счастливее? — спросила Тосико.

— Надеюсь.

— Я слышала, они жутко строгие.

Мидори припомнила слухи о застенках, пытках и убийствах, которыми вчера делилась с ней Рэйко. То, что раньше, казалось, делало ее приключение увлекательнее, теперь заставляло ежиться от страха. Перед уходом она написала записку о своем замысле вступить в секту и положила подруге на стол. Но что, если Рэйко не найдет записку? Тогда никто не будет знать, где она, и некому будет спасти ее, если случится беда.

— Ну-ну, не трусь. — Тосико со смехом взяла Мидори под руку. — Вот так. Со мной не пропадешь!

Мидори успокоило ее дружелюбие, но вскоре за Тосико тоже явилась монахиня, а она осталась ждать в одиночестве. Ее тревога росла, пока Мидори не затрясло и не бросило в холод от страха. Она вцепилась в свой сверток, радуясь, что нашла хоть какую-то опору. Взявшись гадать, в чем будет заключаться экзамен, Мидори с трудом удержалась, чтобы не сбежать. Она подумала, как расстроится Рэйко, узнав, что она была здесь, подумала о Хирате… и осталась.

Спустя многие, как показалось Мидори, часы пришедшая монахиня отвела ее к странному зданию в тыльной части подворья. Это был длинный приземистый сруб, почти неразличимый за деревьями, с наглухо закрытыми ставнями. Мидори оказалась в продолговатом зале с огромным светильником, мерцающим под потолком. У противоположных стен восседали пятерки священников и монахинь, еще трое — на возвышении в дальнем конце комнаты.

— Встань под светильником и преклони колени, — приказал рослый незнакомец из глубины зала.

Трепеща от волнения, Мидори подчинилась, стиснув сверток в руках. Она не ждала увидеть столько народу. Яркий свет, льющийся сверху, слепил глаза, но Мидори удалось разглядеть говорящего — жестоколицего священника со шрамом на виске. Вспомнив описанных Рэйко членов секты Черного Лотоса, она сразу узнала в нем Кумасиро. Неприглядный тип справа от него, вероятно, был доктор Мива, а монахиня слева — настоятельница Дзюнкецу-ин. Тогда, в тиши гостиной Рэйко, они казались ей куда безобиднее, чем теперь. Остальные священники и монахини были ей незнакомы, и все как один сурово и неодобрительно разглядывали Мидори. Где-то в зале вполголоса бубнили молитвы.

— Назови свое имя и причину, по которой ты хочешь к нам присоединиться.

Тонким, срывающимся голосом Мидори повторила легенду, прибавив:

— Я хочу посвятить жизнь служению истине.

— Что это у тебя? — спросила Дзюнкецу-ин. Она показалась Мидори привлекательной — правильные черты лица, изящная мантия с капюшоном — и вместе с тем какой-то зловещей.

— Здесь кимоно… — Мидори запнулась. — Дар храму, чтобы оплатить мое содержание.

Одна из монахинь отнесла сверток на возвышение, где Дзюнкецу-ин вынула из него бледно-зеленый наряд, расшитый сияющими бронзой фениксами.

— Очень мило, — произнесла настоятельница, откладывая его в сторону.

Мидори уже пожалела, что пожертвовала своим лучшим выходным кимоно, хоть и в благих целях.

— Подай-ка нам чаю, — сказал Кумасиро.

На подносе возле помоста стояли чайник и чашки. Мидори было вознегодовала, что какие-то простолюдины обращаются с ней, дочерью даймё, как со служанкой, но несколько лет жизни во фрейлинах научили ее исполнительности. Трясущимися руками она принялась разливать чай. Подавая чашку Кумасиро, девушка ненароком плеснула ему на одеяние.

— Неуклюжая дуреха! — заорал тот.

— Простите! — От страха Мидори рухнула на колени и попятилась. — Умоляю, простите меня!

Опозорившись перед столькими людьми, она чувствовала себя раздавленной. Теперь-то ее точно вышвырнут.

— Ничего. Возвращайся на место, — произнес Кумасиро. — Сейчас тебе зададут вопросы, на которые надо отвечать честно.

Мидори уселась под огромным светильником, трепеща пуще прежнего. С детских лет ей было тяжело отвечать по заученному. А если она вообще не угадает ответ?

— Представь, что ты одна шла по городу и заблудилась, — сказал Кумасиро. — Как ты поступишь?

Мидори было нелегко такое представить, поскольку женщинам ее класса не годилось бродить в одиночку. Она никогда не терялась и даже не думала, что будет делать, случись с ней подобное. «Скорей, надо что-то ответить…» — лихорадочно думала Мидори.

— Н-наверное, попрошу у кого-нибудь помощи, — рискнула сказать она.

Почти тотчас до нее дошло, что правильнее было бы вернуться по своим следам или поискать ориентиры. Мидори в душе кляла себя за недогадливость. И хотя лица собравшихся ничуть не изменились, все наверняка сочли ее неразумной и, кроме того, неспособной самостоятельно думать. Она сжала кулаки, молясь, чтобы со следующим вопросом повезло больше.