— Чирчик! — коротко сказала она и снова замолчала.

Мелькнули освещенные окна — голубые, розовые, зеленые... Мысли Никритина стали расплываться: мерное гуденье мотора, шин, всей машины действовало усыпляюще.

Уже на выезде из города, под ярким фонарным столбом, раздался близкий взрыв. Никритин раскрыл смежившиеся было глаза.

— Ну вот, начинается... — сказала раздраженно Кадмина. — Тут поишачим: запаски у меня нет.

Она отъехала к обочине дороги, остановила машину и вылезла из-за руля. Откинув дверцу, Никритин тоже ступил во тьму, освещенную качающимся фонарем. Кадмина сидела на корточках возле заднего колеса машины. Наконец она разогнулась.

— Лопнул баллон, — сказала она, отряхивая руки. — Придется подкладывать манжету и вулканизировать камеру. — Помолчав, она добавила: — Если хотите, можете уехать автобусом — остановка недалеко.

— А вы? — неуверенно спросил Никритин. По совести говоря, он был готов принять ее совет: его уже начинало подташнивать — и проголодался, и обкурился.

— Что — я? — ответила Кадмина. — Не бросать же машину! Сказано: любишь кататься — люби и баллоны бортовать. Придется нажить мозоли.

— Что ж, буду вам помогать, — усовестился Никритин.

— А чем вы можете помочь?

— Ну все-таки...

Она не ответила, пошла открывать багажник.

Загремела железом, вытаскивая инструменты; кинула старую камеру, глухо шлепнувшуюся о землю; приподняв домкратом машину, сняла тяжелое колесо.

Чувствуя себя до нелепости беспомощным, совершенным профаном в технике, Никритин ходил за Кадминой, смотрел, как она вырезает манжету, как закрепляет пластины вулканизатора на камере. Смысл ее действий оставался для него темным. Он видел лишь, что работает она умело, не суетливо, как-то по-женски красиво.

Отчаявшись принести какую-либо пользу, он отошел в сторону, сунул руки в карманы и начал негромко насвистывать.

Кадмина оглянулась на него.

— Встаньте-ка на колесо и топчите покрышку, — сказала она. — Будет легче камеру вытащить.

Приподняв капот машины, она подключила конец провода к аккумулятору. Постояла немного, склонив голову.

— Хватит или еще? — спросил Никритин, топчась на колесе.

Она отряхнула руки и шагнула через инструменты.

— Хватит... — Вздернув на коленях брюки, Кадмина опустилась на край тротуара.

— Что делать еще? — подошел Никритин. — Не торчать же как балбесу!..

Она устало вскинула голову к нему:

— Ладно. Будете качать баллон.

В неверном свете фонаря глаза ее — серые, большие — сверкнули влажной желтизной. Никритин полез в карман за сигаретами.

— Дайте и мне, — сказала Кадмина. — Изредка я курю.

Он опустился рядом, протянул ей пачку, зажег спичку. Ее лицо вдруг показалось ему тронутым затаенной скорбью, словно проступило в нем, освободившись от скорлупы, что-то настоящее. «Прямо просится на полотно!» — подумал он. Но спичка погасла, и, отбросив ее, Никритин закинул голову назад, обхватил руками колени.

Оба молчали.

Свет звезд терялся в дымчатом сиянии вокруг фонаря, и только Сириус — самая яркая звезда северного полушария — пронзал темноту, подрагивая, как капля на зеленом листе.

— Переживаете? — внезапно спросила Кадмина, по-мужски держа сигарету огоньком в ладонь.

Никритин дернул плечом и отмолчался.

— Где можно увидеть ваши работы? — продолжала она.

— Нигде... У меня дома... — ответил он неохотно. — Я не выставляюсь.

— Почему? — уже с каким-то интересом спросила она.

— Это длинно объяснять...

— А все же?

Он искоса взглянул на нее. Странно все, нереально: вулканизируется автомобильная камера, сидят два человека рядом на тротуаре, разговаривают вполголоса и стараются проникнуть друг в друга. Бред... К чему это?

— Ну... — неожиданно для себя начал он. — Во-первых, выставок бывает не так уж много — через год по большим праздникам. Во-вторых, если ты не составил еще себе имя, трудно пробиться через жюри. Но главное, конечно, не в этом. А вот когда сам начнешь думать, что цена тебе — пятак, да и то в базарный день...

Никритин отбросил щелчком сигарету и умолк.

— А что вы в последний раз хотели выставить? — помедлив, но настойчиво спросила Кадмина.

— Так, была одна работка... — сказал раздумчиво Никритин. — Называлась «Обреченные». Детские впечатления... Двадцать девятый год, конец нэпа... Говорят, в трехлетнем возрасте все запоминаешь особенно четко.

— Значит, вам сейчас тридцать...

— Считать вы умеете.

— Простите, перебила.

— Ну... полотно было довольно большое... Казань, Волга. Синь реки, изрытая желтыми оспинками солнца. «Бенц-мерседес» на пристани — такой, знаете, родственник «Антилопы-гну». Фатоватая публика, и чистые белые лодки с красной полосой по планширу... На все это смотрит огромный крючник, заросший волосами, с крюком на плече и буханкой ржаного хлеба под мышкой.

— И... не приняли? — наивно приподняла брови Кадмина.

— Нет... — остывая после минутного оживления, сказал Никритин. — Не современно. Да и тематика не местная. Правда, живопись хвалили. В том и беда, что я — живописец.

Взгляд его скользнул вдоль дороги: там все еще уносились в темноту рубиновые стеклышки проехавшей машины.

— Почему же беда? — не поняла Кадмина.

— Да уж так... — усмехнулся Никритин и незаметно вздохнул. — Краски и холсты — они денег стоят. И поесть ведь требуется. Надо зарабатывать... Вам это не знакомо?

Кадмина исподлобья взглянула на него, бросила сигарету к ногам, не ответив на колкость.

— Чем же вы... зарабатываете? — спросила она, медленно растаптывая носком сандалии тлеющий окурок.

— Работаю в мастерских Худфонда, — удивляясь ее настойчивости, ответил Никритин. — Малюю портреты с фотокарточек да копирую всем известных «Мишек». Иные, правда, идут в графику: тут и журналы, и иллюстрации для книг. А я не хочу. Так можно и совсем отойти от живописи. Случалось.

Никритин поежился и застегнул ворот рубашки: ночной воздух начинал растекаться по коже липким ознобом.

— Да что мы — все обо мне да обо мне, — натянуто хохотнул он. — А что мне известно о вас?

— Фью... — присвистнула Кадмина. — Это совсем неинтересно. Так, девица с дипломом, аспирантка. Словом, накипь... Зарабатывать мне, вы догадались, не приходится.

— Сказано сильно — и ничего не сказано, — протянул