С целой корзиной раскрывшихся звезд,

Встал он в горах, как само целомудрие.

— Как само целомудрие... — повторила девушка потухшим голосом и, закинув за голову руки, опрокинулась на спину. Загорелое лицо ее, будто отполированное солнцем, стало непроницаемо, как у человека, целиком ушедшего в себя.

С реки подул ветер — первый, несмелый, предвечерний. Подул и опал... Низкое солнце все еще согревало землю.

— Так чего же я боюсь? Вы не досказали... — спросил Никритин, подкидывая в руках шпатель.

— Что это, — она скосила глаза на этюд, — будет вечно напоминать о вашем поражении... Впрочем, не мне судить других: я сама трусиха...

Она рывком приподнялась на локти, исподлобья взглянула на Никритина и рассмеялась:

— Развели дискуссию, а кто выступает — неизвестно. Вашего оппонента зовут Татьяна Кадмина. В просторечии — Тата.

— Кадмина... Какая у вас теплая фамилия. Кадмий, золото... — произнес Никритин и впервые улыбнулся, словно имя девушки и впрямь растопило в нем какой-то ледок. — Будем знакомы: Никритин, Алексей...

Он поднялся на ноги и, постояв мгновение в нерешительности, бросил шпатель в раскрытый ящик этюдника, в котором тускло поблескивали тюбики с краской.

— Будь по-вашему, — махнул он рукой. — Хоть вы и не принимаете меня всерьез...

— А я мало что принимаю всерьез. Себе дороже... — внезапно нахмурилась Кадмина, тоже поднявшись. — Купаться будете?

Никритин взглянул на стеклянно-коричневую поверхность воды, передернулся.

— Холодно же... — пожал он плечами.

— А я буду! — словно споря с кем-то, мотнула она пучком волос и направилась к своей «Победе».

Когда с кошачьей мягкостью она выскользнула из машины, Никритин профессионально залюбовался ею; ему вспомнились женские фигуры раннего Коненкова, вырезанные из дерева золотисто-теплых тонов. Такая же легкая, сильная, успевшая загореть на весеннем солнце, она осторожно переступала босыми ногами по траве. И всего-то одежды — широкая черная лента через грудь да черные трусы.

«Да, такое тело и показать не стыдно», — подумалось Никритину.

Странно, как преобразилось ее лицо от того, что она убрала волосы под резиновую купальную шапочку; приподнялись наивно брови, удлинилась шея. И что-то столь традиционно-женственное проглянуло в ней, что уж никак не вязалось с ее речами, с ее манерой вести себя.

Почти без колебаний, задержавшись у берега на едва уловимое мгновенье, она вступила в воду, бросилась плашмя, поплыла мужскими саженками.

Никритин снова опустился на траву, подперся локтем и закурил. Все оборачивалось как-то так, что просто встать и уйти было нельзя. Неловко и трусовато. Что ни говори — познакомились!..

Та душевная собранность, которую наконец-то за многие дни он ощутил в себе этим утром, заколебалась, расплылась кругами, как от камня, брошенного в воду. Сузившимися глазами он следил за серой шапочкой на середине реки, непроизвольно отмечая про себя влажные взблески на матовой поверхности резины, и курил мелкими злыми затяжками. И какого черта ему нужно было вступать в разговор с человеком совершенно посторонним, которому нет ровно никакого дела ни до него самого, ни до его работ? Глупо!.. И какова смелость: зачеркнуть всю работу — прямо будто на жюри выставки! — и еще обвинить в трусости!.. Глупо, глупо!..

— Бр-р... холодно! — сказала девушка, вылезая из воды, и улыбнулась виновато.

И снова Никритин почувствовал, как бесследно тает в нем ледок злости. «Что я, собственно, злюсь? — подумал он, пристыженный чужой искренностью. — От неправоты своей?»

Девушка повозилась возле машины и обернулась к нему, протягивая простыню:

— Подержите, пожалуйста, я переоденусь.

Никритин в первое мгновенье не понял ее, затем кровь бросилась ему в уши. Он сидел не двигаясь.

— Что же вы?.. — изумленно вскинула она брови и вдруг расхохоталась. — Вот не думала, что художник может застыдиться!.. Ну же!..

Никритин неловко подошел к ней, неловко развернул простыню.

«Хорош я, должно быть, со стороны!» — усмехнулся он про себя, слыша, как за тонкой преградой торопливо шуршит одежда. Но злость уже не возвращалась.

— Ну вот... Спасибо... — сказала наконец Кадмина, беря у него из рук простыню, и близко, без улыбки заглянула ему в глаза, будто хотела убедиться, что никакой двусмысленности между ними не возникло.

Никритин слегка кивнул понимающе. Он затоптал каблуком окурок и неторопливо направился к своему мольберту.

День угасал. Лишь кромка снегов на хребте Большого Чимгана еще светилась бледно-желтым сиянием, обозначая границу между небом и горами. С волнами по-весеннему быстро холодеющего воздуха наплывала необъяснимая печаль сумерек. Все теплые тона подернулись пеплом, утратили определенность цвета, а синеватые холодные тона стали гуще, словно налились темнотой.

Никритин, задумавшись, протирал скипидаром кисти и вздрогнул, когда его окликнула Кадмина.

— Ну как, вы готовы? Едемте! — Голос ее в повлажневшем воздухе прозвучал резко и звонко.

И снова он подчинился, словно это разумелось само собой. Разместив свои вещи на заднем сиденье, он уселся рядом с Кадминой, краем глаза следя за ее легкими, сноровистыми движениями. Она уверенно развернула машину и красиво выехала на дорогу. Лицо ее приняло сосредоточенно-небрежное выражение, характерное для опытных водителей.

Пустынная в этот час дорога все еще поблескивала каким-то отраженным светом, и Кадмина не зажигала фар. Ехали почти в темноте. Молчали.

Никритин, порывшись в кармане, вытянул помятую, искривленную сигарету, сложил ладони лодочкой и зажег спичку. Трепещущий огонек осветил его твердый подбородок с продольной вмятиной и хорошо очерченные полноватые губы. Щурясь от дыма, который ветром наносило в глаза, он силился разобраться — по выработанной самим системе, — что же лишило его покоя, что лишило творческого равновесия, приходящего как результат перенесенных волнений. Не воспринятый рядовым зрителем этюд? Нет. К тому времени, когда появилась Кадмина, он уже чувствовал — хоть, может быть, и не сознавался себе в том, — что не смог добиться желаемого. И в конце концов это всего лишь этюд, неудачный, но полезный, и он один мог знать, какую пользу принесет ему сегодняшнее утро... Вторжение самой Кадминой? Нет, и не это. Мало ли с кем приходится встречаться, и мало ли приходится выслушивать дельного и пустопорожнего...

Никритин вытянул руку в окно, чтобы скинуть пепел, и пучок искр прочертил мглу.

Стало совсем темно. Впереди замерцали разбросанные пятна огней, и