— Да я и сам это понимаю, — вздохнул Лысухин. — Но куда мне отсюда деваться? Что ж, прихлопнут, так побрыкаюсь. Авось выкручусь.

— Бежать тебе надо! — сказал Грач. — И чем быстрее, тем лучше!

— У меня та же самая думка, — усмехнулся Лысухин. — Может, и получится… Уйду с какой-нибудь диверсантской группой, как ушел мой напарник с карательным отрядом. Он ведь ушел, ты об этом знаешь?

— Догадываюсь. Да только у тебя это вряд ли получится.

— Это почему же так?

— Да кто ж тебя отпустит, коль ты под подозрением? А потом прикроют немцы эту лавочку. Коль не вернулся и второй отряд — обязательно прикроют. Не дураки же они… — Грач помолчал и повторил: — Бежать тебе надо. Вот прямо-таки нынешней же ночью!

— Это как же? — хмыкнул Лысухин. — Без подготовки, без плана… Внаглую, что ли? Надеясь на авось?

— Именно так, — подтвердил Грач. — На большее у тебя не остается времени.

Грач умолк и покосился в барачное оконце. Туда же невольно посмотрел и Лысухин. Сквозь мутные стекла, прикрытые частой решеткой, почти ничего видно не было, кроме мутных полос от лагерных прожекторов. Где-то снаружи, за стенами барака, слышались тяжелые шаги часовых.

— Один ты с этим делом не справишься, — сказал Грач. — Значит, и я побегу с тобой. Ну, и еще найдутся желающие… Ну, что ты на меня уставился, как на девку, которая тебе отказала? Сказано побегу, и все тут. И тебе подсоблю, да и сам, глядишь, вырвусь из этих проклятых стен.

Предложение Грача застало Лысухина врасплох. При всей своей бесшабашности и легкости в принятии решений, он тем не менее не додумался до такой лихой идеи — бежать из лагеря внаглую. А вот Грач додумался.

— Ну что, решился? — спросил Грач.

— А куда деваться? — хмыкнул Лысухин. — Авось и подфартит. Ну а не подфартит — так хоть не зря поляжем.

— Все верно, — согласился Грач. — Идея, значит, такая…

Спустя полчаса после этого разговора в бараке, где обитали будущие диверсанты, вдруг возник несусветный шум и гвалт. Крики, звуки ударов, грохот, треск ломающейся мебели — все это разносилось по притихшему ночному лагерю. И поскольку ничего подобного в диверсантском бараке никогда не случалось, лагерная охрана всполошилась. Снаружи раздались выкрики на немецком языке, отрывистые команды, топот бегущих ног — и вскоре в барак вломился с десяток солдат с оружием на изготовку.

На это у беглецов и был расчет. Тотчас же на охранников накинулись со всех сторон, подмяли их под себя, и скоро все было кончено.

— Взять оружие! — скомандовал Грач. — Ходу! Всем бежать к центральным воротам!

И он первым устремился в указанном направлении. Рядом с ним бежал Лысухин. За ними слышался топот множества ног. Весь ли барак устремился в этот отчаянный, бесшабашный побег, или кто-то не рискнул поиграть с судьбой в столь рискованную рулетку — того ни Грач, ни Лысухин не знали. Сейчас им некогда было считать тех, кто побежал за ними, и тех, кто остался в бараке. Они просто бежали изо всех сил.

Вскоре они оказались у центральных ворот. Солдаты, охранявшие ворота, не знали еще ни о каком побеге, они лишь слышали отдаленный, все приближающийся топот, и с тревогой всматривались в полутьму, не понимая, что им делать. Опять же, и на это тоже у беглецов был расчет. Пока солдаты опомнятся, пока поймут, что к чему, беглецы навалятся на них, сомнут, растерзают, а дальше… А дальше — надо отпереть ворота. Обязательно надо отпереть ворота! Понятно, что это будет непросто, наверняка ворота оборудованы всяческими секретами и хитростями, но надо, надо! Потому что если ворота не отпереть, то весь побег на этом и закончится…

Солдаты у ворот не сразу поняли, что на них движется арестантская лавина, а когда они это поняли, то было уже слишком поздно. Да, они успели выпустить несколько очередей в набегавших людей и даже в кого-то попали, кто-то из бегущих на ходу споткнулся, рухнул вниз лицом, но в следующий же миг толпа навалилась на солдат и подмяла их под себя… Несколько солдат, стоявших на вышках, упали наземь или так и остались на высоте, зацепившись за ограждение вышек — их сразили автоматные очереди. Стреляли заключенные, у которых имелись автоматы, отобранные у солдат, убитых в бараке.

Лысухин сцепился с одним из солдат и уже совсем было одолел его, но тут же и опомнился: сейчас этого солдата убивать нельзя, он нужен живым…

— Ворота! — заорал Лысухин прямо в лицо солдату. — Ворота!

Лысухин кричал по-русски, но солдат его понял.

— Я, я!.. — испуганно залепетал он. — Натюрлих!..

Лысухин схватил солдата за шиворот и поволок его к воротам.

— Давай, сука! — опять-таки по-русски заорал он. — Открывай!

Трясущимися руками солдат принялся шарить по засовам и прочим секретам на воротах.

— Ну, ну!.. — яростно торопил его Лысухин.

Но ворота не открывались. То ли солдат не знал, как их открыть, то ли не мог отворить ворота с перепугу. В лагере же между тем поднялась тревога. Завыла сирена, пространство исчертили широкие полосы света, они заплясали, замельтешили, то скрещиваясь, то расходясь в разные стороны, откуда-то послышались крики…

— Калитка! — откуда-то крикнул чей-то голос: кажется, это кричал Грач. — В воротах есть калитка!

Лысухин вновь ухватил солдата за шиворот и поволок его к калитке. Собственно, это была не калитка, а воротца в больших воротах, но какая разница? Солдат сделал какие-то движения, и воротца открылись! Не до конца и даже не на половину, а лишь чуть-чуть, но этого самого «чуть-чуть» вполне хватало, чтобы протиснуться в образовавшуюся щель по одному. И беглецы один за другим стали протискиваться в эту спасительную щелочку…

А к воротам уже приближались солдаты. Их было много, они бежали и стреляли на бегу. Лысухин, Грач и те из заключенных, у кого имелось оружие, открыли ответный огонь. Солдаты залегли, и это для беглецов было спасением. Вернее сказать, даже не спасением, а лишь надеждой на спасение, но ведь и надежда — это так много!

Впрочем, солдаты скоро опомнились, или, может, получили определенную команду и вновь начали приближаться к воротам, но