и рваная, на ногах – какие-то опорки.

Учитель и ученик прошли в дальний угол трактира. Саврасов заказал водки. Пил много. Сразу оживился и стал рассказывать:

– Деньги… да, да, деньги. Я деньги сегодня получил. Немного. Не платят много. Но приятные деньги. Да, да… Человек приятный, понимает, не слепой, серьёзный. В душе любовь у него, с чувством человек. Видишь ли, Костенька, какой я чудной, никак одеться не могу, всё врозь пошло. Галстук красный, надену – думаю лучше, всё же я артист, ну пускай смотрят.

На минуту Саврасов задумался, собираясь с мыслями, и опять вернулся к рассказу о своём «благодетеле»:

– А вот ему всё равно, понимает, ему всё равно – какой я, он понимает, что жизнь гонит кого как. Он уважает искусство – картину уважает. Видно, когда смотрит, ясно видно. Скупой, конечно, но деньги его приятны. А вот есть тяжкие деньги, есть такие деньги за картину, с соусом, а соус такой – с упрёком, поучением.

Саврасов действительно жил в другом мире, и это проявлялось не только в отношении к деньгам, но и к тому, как их давали, оплачивая его труд.

– Павел Михайлович Третьяков – большой человек. Это гражданин. Это человек. Хочет взять у меня картину. Ёлки по овражку идут, вниз спускаются к роднику. Трудная вещь, зелёная. Ничего. Не кончена, не могу окончить, лета жду, зимой не могу. Пришёл к нему в контору. Говорю: «Да, вот, Павел Михайлович, нужно мне полтораста рублей, очень нужно». А он смотрит на меня и платком нос трёт, и думает, и говорит мне: «Вы бы, Алексей Кондратьевич, окончили бы ёлки-то. Хороша картина. Ну и получили бы сразу всё. Да… Подождите, – говорит, – я сейчас вернусь и принесу вам из конторы деньги». «Как странно», – подумал я, и сделалось мне как-то страшно и унизительно. Я взял и ушёл. Ёлки я отдал другому.

Это был характер! Прямой, независимый и бескомпромиссный.

…Алексей Кондратьевич как бы исповедовался своему ученику, а тот умолял его не пить. Трактир оставили поздно вечером. На Садовой-Самотёчной расстались. Саврасов был взволнован встречей, говорил:

– Прощай, Костенька, не сердись. Не сердись, милый мой. Не сердись – болен я. Я приду к вам, когда поправлюсь, вот довели меня, довели… Пойми, я полюбил, полюбил горе… Пойми – полюбил унижение… Пойми. Я приду…

Не пришёл. Шатаясь, пошёл вдоль забора в переулок и скрылся в темноте ночи. И как оказалось, навсегда. Больше Константин Алексеевич своего учителя не видел.

Умер Саврасов в Ростокино. На его похоронах были только швейцар Училища живописи, ваяния и зодчества Плаксин и П. М. Третьяков.

В цирк. Коровин был частым посетителем дома Саввы Мамонтова. Как-то он и В. А. Серов, возвращаясь от промышленника и мецената, встретили у Сухаревой башни М. А. Врубеля. Три художника, три будущие знаменитости сошлись в одной точке большого города.

– Михаил Александрович! – обрадовался К. А. Коровин. – Ты давно здесь?

– Да уж так с месяц.

Константин Алексеевич представил Врубеля Серову и предложил:

– Поедем к нам, я так рад тебя видеть.

– Нет, – отказался Врубель, – не могу сегодня. Ты дай мне адрес. А вот что лучше: я иду сейчас в цирк, пойдёмте со мной. Я вам покажу замечательную женщину, красоты другого века. Чинквеченто. Она итальянка. Вы никогда не видали такой женщины, пойдёмте:

– Поздно, – возразил Коровин. – Одиннадцать часов.

– Она выступает в конце, так что мы застанем её номер. Она – наездница.

Врубель был явно взволнован. Константину Алексеевичу не хотелось его расстраивать, и он согласился. Серов, по выражению Коровина, стоял молча и мигал глазами, потом изрёк:

– Пожалуй, пойдём.

Итальянская труппа выступала в цирке A. B. Саламонского. Это был единственный цирк в Москве, находился он на Цветном бульваре. Туда и направились художники, чтобы поддержать невинное увлечение коллеги, не избалованного жизнью.

Дочери. Наталья Петровна была дочерью П. П. Кончаловского и внучкой В. И. Сурикова, известных русских художников. Дочь последнего, Елена Васильевна, любила театр и хотела стать актрисой. Мало веря в её одарённость, Василий Иванович определил дочь на Высшие женские курсы, и она стала преподавательницей истории, чему посвятила всю жизнь. И неслучайно её племянница стала автором книги о деде и Москве («Древняя столица»); первая – художественная биография, вторая – история города в стихах.

Но вернёмся к дочери Сурикова. Богатое воображение и бурный темперамент помогали Елене Васильевне оживлять исторические события, излагаемые сухим языком учебников. Историю она любила, но театр оставался мечтой жизни, вечно притягивая к себе, дразня и доставляя наслаждение и страдание. Поэтому, выйдя на пенсию, она полностью отдалась тому, что было отнято у неё в юные годы.

Всё свободное время Сурикова посвящала самодеятельному театру, работала в студенческих клубах и с удовольствием играла роли комических старух в пьесах А. Н. Островского. Ставила школьные спектакли, увлекалась режиссёрской работой. И никакие расстояния не могли остановить старую женщину.

Правда, ближе к 80-летию она уже не решалась ездить одна и просила племянницу сопровождать её. Так случилось в один холодный мартовский день. На площади Восстания (Кудринской) Кончаловская взяла такси и подъехала к дому 10 на Большой Садовой. Сквозь завесу из хлопьев мокрого снега на краю тротуара маячила сутулая фигура в зимнем пальто и меховой шапке, надвинутой до бровей. Шофёр притормозил, и Наталья Петровна помогла тётушке сесть в машину.

Разместившись поудобнее, Елена Васильевна начала расспрашивать племянницу о детях и о работе над книгой о своём отце.

– Когда же ты всё-таки покажешь, что ты там насочиняла? Только я сама могу написать о папе, – уверяла она.

– Так почему же ты до сих пор[36] не написала ни строчки?

– Ничего, успею. Вот как начну писать, так лучше всех вас, писателей, напишу!

«Написав» воспоминания об отце, Елена Васильевна переключилась на историю и начала экзаменовать племянницу:

– Вот ведь ты знаешь только русских полководцев, а об Александре Македонском, наверное, ничего не знаешь! А Юлия Цезаря ты помнишь? А к примеру, кто такой был Верцингеторикс, ты знаешь?

– Нет, не помню, – созналась Наталья Петровна. Елена Васильевна вскинула на племянницу глаза за выпуклыми стёклами очков и начала подтрунивать:

– Ну как же ты не знаешь, кто такой был Верцингеторикс? А ещё писательница. Каждый школьник знает это имя. Вон, наверное, и наш шофёр мог бы ответить. Впрочем, он занят другим делом, с него трудно требовать, ему прощается…

– А почему? – неожиданно подал голос таксист. – Почему вы так уверены? А я вот отвечу! Верцингеторикс был галльский полководец середины I века до н. э. Он хотел остановить вторжение римлян