В официальной советской пропаганде, в частности в педагогике, клятва Герцена и Огарева трактовалась отнюдь не как проявление хотя и наивных, но искренних возвышенных, благородных человеческих чувств, а как пример того, что русские революционеры с самых малых лет (на момент клятвы Герцену с Огаревым было не более 14 лет) отдавали все свои силы на борьбу с самодержавием.

А вот высказывание самого Венедикта Ерофеева: «А когда я кончал 10-й класс, в это время на Ленинских горах воздвигли этот идиотский монумент на месте клятвы Герцена и Огарева. И я решил туда к нему припасть. Я Герцена до сих пор уважаю» («Сумасшедшим можно быть в любое время»… С. 415).

К клятве Герцена и Огарева апеллировал не только Веничка, но и его современники:

«Наверное, великие человеколюбцы очень рано, еще в годы детства и отрочества, выяснили для себя, что хорошо, а что плохо и ради чего стоит жить, проникали во все скверное, что пачкает жизнь и человека, и решали, с чем и как следует бороться. Каждого из них, очевидно, настигало, как Радищева, то святое мгновение, когда душа „страданиями человечества уязвлена стала“. И у каждого были, как у Герцена и Огарева, свои Воробьевы горы с клятвой быть до конца верным избранной борьбе, служить правде и справедливости. Они, великие и малые, всей своей деятельностью как бы показывали, что каждому доступно обрести смысл существования в усилиях своих устроить справедливую жизнь на земле. Но вот любопытно: бывало ли так, что и великий человеколюбец к моменту зрелости узнавал всю дрянь человеческую отчасти и по себе, по своим затаенным и подавленным импульсам? Не знаю» (М. Слонимский. «Завтра. Из записок старого человека», 1967).

11.7 C. 22. Ты это брось про Ивана Тургенева. Сами читали. —

Советская школьная программа по литературе обязывала десятилетних детей читать повесть Тургенева «Муму» (1854), где речь, как известно, идет об утоплении по приказу жестокосердной хозяйки крепостным Герасимом своей любимой собачки Муму. Сентиментальность Герасима и жестокость барыни, отраженные в повести, проецируются на данную сцену в общежитии.

11.8 C. 23. – Сколько кружек?

– Две больших и одну маленькую. —

Объем большой стеклянной кружки для пива или кваса в советских предприятиях общественного питания составляет 0,5 л, маленькой – 0,25 л.

11.9 …так вставай и иди. Вставай и иди. —

В очередной раз «включается» лейтмотив всей поэмы – «талифа куми» (26.17).

11.10 …один из них мне сказал: «С такими позорными взглядами ты вечно будешь одиноким и несчастным». —

В связке с называнием Венички Каином (см. 10.38) вспоминается Сологуб: «И если есть меж нами Каин, / Бессилен он и одинок» («Тяжелый и разящий молот…», 1917).

11.11 Я знаю многие замыслы Бога… —

Перед арестом в Гефсиманском саду Иисус обращается к Создателю: «Отче Праведный! и мир Тебя не познал; а Я познал Тебя, и сии познали, что Ты послал Меня» (Ин. 17: 25). Также это признание героя поэмы можно соотнести с обращением к Богу («Авва Отче») Гамлета из одноименного стихотворения Пастернака: «Я люблю твой замысел упрямый…» («Гамлет», 1946). В стихотворении концентрируются важные для «Москвы – Петушков» темы и мотивы: мотив чаши и ее «пронесения» («Чашу эту мимо пронеси…»; см. 46.13), тема Гамлета, «принца-аналитика», тема неотвратимости гибели в финале («неотвратим конец пути»), мотив одиночества («Я один, все тонет в фарисействе…»).

Ср. у Хайяма: «Трудно замыслы Бога постичь, старина. / Нет у этого неба ни верха, ни дна» (пер. Н. Стрижкова).

Причастность к Богу и его (по)знание – мотив для русской литературы традиционный. Например, у З. Н. Гиппиус есть:

(«Бессилие», 1893)

11.12 …это целомудрие – самое смешное! – это целомудрие толковалось так навыворот… Меня подводят к дамам и представляют так:

– А вот это тот самый, знаменитый Веничка Ерофеев. Он знаменит очень многим. Но больше всего, конечно, тем знаменит, что за всю свою жизнь ни разу не пукнул…

– Как!! Ни разу!! – удивляются дамы и во все глаза меня рассматривают. —

Данная сцена явно полемична по отношению к известному эпизоду из Рабле, где есть и дамы, и пуканье:

«[Панург] изо всех сил встряхивал платок перед самым носом у дам, отчего те чихали четыре часа без передышки. Сам же он в это время пукал, как жеребец, а дамы со смехом спрашивали:

– Панург! Да вы что это, пукаете?

– Помилуйте, сударыня, – отвечал он, – я подбираю аккомпанемент к песенке, которую вы выводите носом» («Гаргантюа и Пантагрюэль», кн. 2, гл. 16).

Сходная ситуация по испытываемым лирическим героем эмоциям есть у Северянина: «В группе девушек нервных, в остром обществе дамском / Я трагедию жизни претворю в грезофарс…» («Увертюра», 1915).

11.13 C. 23. …это ведь так ноуменально… Ничего в этом феноменального нет… —

«Ноумен» и «феномен» – два ключевых термина в философии Средневековья и Нового времени; использовались, в частности, Кантом (das Noumenon, das Phеnomen). Ноумен обозначает нечто, постигаемое умом; феномен, напротив, дается в опыте и постигается чувствами. Гиппиус, к примеру, писала:

(«Любовь к недостойной», 1902)

Краткое прилагательное «ноуменально» входило в лексикон Василия Розанова: «Вот бы что надо понять и что понять – ноуменально необходимо» («Апокалипсис нашего времени», 1918).

11.14 …трезвонят по всей петушинской ветке… —

Ветка (железнодорожная) – второстепенная железнодорожная линия, отходящая от основной магистрали. «Петушинской ветки» в природе не существует, так как маршрут Москва – Петушки является составной частью основной магистрали Москва – Горький (ныне Нижний Новгород).

Упоминание о «петушинской ветке» рифмуется с «камышинской веткой» (Тамбов – Камышин) из Пастернака, тем более что у него железнодорожная тематика, как и у Ерофеева, реализуется в хронотопе купе и проецируется на Вечную книгу: «Что в мае, когда поездов расписанье / Камышинской веткой читаешь в купе, / Оно грандиозней Святого Писанья…» («Сестра моя – жизнь и сегодня в разливе…», 1917).

11.15 – Вы только подумайте! – обалдевают дамы… «Он все это делает вслух и говорит, что это не плохо он делает! Что это он делает хорошо!» —