Мы непонимающе уставились на друга. Кажется, у всех нас возник в голове один и тот же вопрос: почему ты еще здесь?

Однако вслух никто не высказался, впрочем, Ромыч все понял без слов и уже в следующее мгновение заговорил сам.

— Мне лучше сейчас у нее на глазах не появляться, — обреченно выдохнул друг и опустил глаза в пол, — у нее отдельная палата, и… — он запнулся, помолчал некоторое время, а после поднял глаза, устремил на меня какой-то умоляющий взгляд и произнес, — лучше тебе пойти.

— Почему мне? — его поведение мне казалось странным. Разве не должен он рваться к ней?

— Потому что тебя он хотя бы не ненавидит, а я сейчас для нее лишний раздражитель, доктор прав, ей нужно отдохнуть и прийти в себя после аварии.

Я ничего не ответил, только машинально повернул голову и встретился взглядом с Линой. Наверное, подсознательно я все еще опасался ее реакции, как-никак с Милой нас связывали не просто дружеские отношения.

Подробностей наших с Журавлевой взаимоотношений Ангел не знала, посвящать ее в них я считал не нужным, теперь осознал, что ошибался. Однако ничего кроме легкой понимающей улыбки на лице Лины я не обнаружил, словно читая мои мысли, она положила свою ладонь поверх моей, давая понять, что поддерживает и понимает. Наше молчаливое общение длилось не меньше минуты, Лина прервала молчание первой:

— Иди, — тихо шепнула она.

— Я быстро.

Притянув к себе Лину, я поцеловал ее в макушку и, поднявшись со скамьи, направился вместе с Ромычем к палатам. В том, что Мила оказалась в одноместной не без его участия, я не сомневался.

— Может все-таки? — остановившись у двери, заговорил я.

Ромыч на мой вопрос отрицательно покачал головой. Вид у него был весьма плачевный. Впервые, спустя столько времени после смерти Костяна, я видел Ромыча в столь угнетенном состоянии. Он словно вернулся почти на полтора года назад, туда, где в страшной аварии, посреди ночной дороги погиб его лучший друг.

— Нет, — он вздохнул наконец, посмотрел на меня исподлобья и поджал губы, — сегодня ей больше не стоит нервничать. Иди.

Спорить я не стал, кивнул другу и постучал в дверь. Не дожидаясь ответа, я нажал на ручку и вошел в палату.

— Привет, — тихо произнес я, глядя на Журавлеву.

Она ответила не сразу. Оторвавшись от созерцания вида за окном, Милка повернула голову и удивленно уставилась на вошедшего меня. Судя по выражению лица Журавлевой, я был последним человеком, которого она ожидала увидеть в своей палате.

— А ты чего здесь? — нахмуривавшись и позабыв о приветствии, проговорила Мила, но тут же исправилась и добавила: — Привет.

— Да вот, узнал, что ты в больнице и…

— И примчался проведать бывшую, — доброжелательно улыбнувшись, закончила за меня Журавлева.

— Мил, — я виновато покосился на девушку, оказывается, совесть у меня все еще присутствовала.

— Я шучу, Жень, я рада тебя видеть, но не стоило приходить, со мной все хорошо, — она замолчала ненадолго, облизнула пересохшие, опухшие от удара губы, и продолжила: — насколько это возможно. Врачи говорят, что мы родились в рубашке, — она старалась говорить бодро, но дрожь в голосе выдавала ее с головой.

А меня только сейчас осенило.

— Мил, а твой отец, он…

— Он не знает, я запретила ему звонить, я совершеннолетняя и… — начала тараторить Журавлева, будто оправдываясь.

— Стоп, успокойся, я же тебя ни в чем не обвиняю, но, наверное, ему стоит знать, что ты в больнице, все-таки…

— Ему ничего не нужно знать, — резко перебила меня Мила и посмотрела так, что мне захотелось провалиться сквозь землю. Взгляд Журавлевой буквально метал молнии и на секунду мне показалось, что еще слово, и мне просто перегрызут глотку. Будто я ступил на запретную, чужую для себя территорию.

— Мил…

— Мой отец сегодня ничего не должен знать, он уже отдыхает, для него я работаю и некоторое время поживу у друзей, все, — чеканя каждое слово, проговорила Мила.

Я нахмурился, теряясь в догадках. Одна была хуже другой.

— Мил, он… он тебя обижает?

Я никогда не интересовался ее жизнью, мне было все равно. Я лишь знал, что мать Милы умерла от рака, сгорела у нее на глазах. Об отце Журавлева никогда не говорила, она вообще мало говорила.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Волков, ты идиот? — как-то совершенно неожиданно рявкнула Милка. — У меня самый лучший на свете отец, он бы меня в жизни пальцем не тронул.

— Тогда почему…

— Потому что он болен! — не сдержавшись, Мила повысила тон. — Ему нельзя волноваться, нельзя нервничать, он пережил инсульт и до сих пор до конца не восстановился, я не хочу, чтобы его ударило второй раз!

— Почему ты ни разу об этом не говорила? — растерянно поинтересовался я, во все глаза глядя на Журавлеву.

— Потому что это тебя не касалось.

— Мил, — я вздохнул.

— Нет, Жень, серьезно, это только мое дело, я просто не хочу, чтобы папа переживал еще больше.

— Но он все равно узнает.

— Узнает, но в целом со мной все в порядке, ссадины заживут быстро, а рука… скажу, что просто упала.

— Мил…

— Перестань, Жень, поверь, ты сделал более, чем достаточно, и я тебе очень благодарна, на этом все…

— Я ведь просто хочу помочь, чем могу.

— Не стоит, я справлюсь… разве что… в универ я, сам понимаешь, пока не могу, если бы ты мог поговорить с отцом, он ведь хорошо знаком с деканом, я все отработаю, конечно и сдам.

— Мил, да какой к черту универ, ты сегодня погибнуть могла, тебе самой помощь нужна, как ты справляться собралась? — я не выдержал и тоже повысил тон.

— Не кричи, — строго осадила меня Милка, — я справлюсь, что-нибудь придумаю, это мое дело, Женя, я серьезно, тебе есть о ком заботиться, вот и заботься, а мне не пять лет.

— Мила.

— Все, Жек, я устала, и хочу поспать, тебе пора.

Она говорила таким тоном, что спорить не имело смысла. От меня она помощи не примет, я это по глазам видел, но знал того, кого никакие слова и строгий взгляд не остановят. Может, это называется вторым шансом, не знаю.

—