управлялись с пациентами, чей вид вызвал у меня легкий приступ тошноты. Я не из слабонервных, нет, но в контексте случившегося все казалось каким-то безнадежно унылым.

Голова шла кругом, я двигался больше на автомате, не задумываясь.

— Все нормально будет, слышишь? — в сознание вдруг ворвался голос Ангела.

Я очнулся от странного морока посреди длинного пустого коридора. Глупо моргая, посмотрел на Ангела, потом осмотрелся. Слова застряли где-то посреди горла, выдавить из себя что-то членораздельное казалось невозможным. А в мыслях то и дело возникал один и тот же вопрос.

— Пойдем, — снова заговорила Лина, ее голос звучал непривычно глухо, будто слова доносились сквозь толстый слой какого-то прочного материала. Я нахмурился, вопросительно посмотрел на Ангела.

Вздохнув, она просто взяла меня за руку и повела вперед, к повороту и лестнице, ведущей наверх. Я уже не помнил, когда в последний раз чувствовал себя настолько потерянным.

Чувствуя себя несмышленным ребенком, я просто шел за своим поводырем, в лице Лины. Наверное, нечто подобное я испытывал, когда узнал о смерти матери, потом на похоронах и некоторое время после. Те дни просто размылись в памяти, словно и не было их вовсе. Я жил в каком-то вакууме из боли и постоянной неконтролируемой агрессии. Наверное, только теперь я осознал, как много тогда стоили правильно подобранные Журавлевой слова.

Из размышлений меня вывели знакомые голоса. Мы остановились посреди тусклого коридора, здесь нас встретил Саня, Нади рядом не было, в нескольких метрах от нас с Ангелом, стоя к нам спиной, с опущенными в карманы руками, и устремив взгляд в окно, находился Ромыч. Он стоял как-то неестественно сгорбившись, не шевелясь и, кажется, даже не заметил нашего появления.

Я было двинулся к нему, но Саня молчаливой стеной преградил мне путь, а на запястье опустилась прохладная рука Лины. По очереди я посмотрел на каждого из них, их лица выражали обеспокоенность, будто предупреждая и предостерегая меня от необдуманных поступков.

— Все будет нормально, — прошептал я одними губами, кажется, так и не издав ни единого звука, но этого оказалось достаточно. Ангел, кивнув, убрала руку, а Саня, немного помедлив, отошел в сторону и еле слышно вздохнул.

По мере приближения к Ромычу я чувствовал, как все сильнее путаются мысли, как все быстрее колотится сердце и громыхает в ушах собственный пульс. Ссутуленные плечи друга, его чуть опущенная голова и совершенно неподвижное состояние нагоняли какую-то дикую, больно режущую по грудине тоску.

— Ром, — остановившись в нескольких сантиметрах от друга, я едва слышно выдавил из себя его имя.

Он еле заметно вздрогнул, некоторое время постоял все в том же положении, а потом наконец повернулся. Его глаза лихорадочно поблёскивали. На протяжении нескольких секунд, показавшихся мне вечностью, мы молча смотрели друг другу в лицо. Ни один из нас все никак не мог начать. Внутренний голос отчаянно кричал о необходимости узнать хоть что-то о состоянии Журавлевой, а язык никак не хотел отвечать на сигналы мозга.

Вероятно, я просто боялся задать такой важный сейчас вопрос. Я чувствовал, как все больше холодеют пальцы на моих руках, как капелька ледяного пота скатывается по спине, как на лбу от напряжения выступает испарина. Каждой своей клеточкой я ощущал, как сгущается вокруг нас воздух, как охватывает горло тисками противный липкий страх, но все никак не мог заговорить. Только смотрел в тоскливые, как у преданного пса, потерявшего хозяина, глаза друга.

— Все нормально, — наконец донеслось до моего слуха. Облегченный выдох стремительно вырвался из моей груди, — с ней все нормально, относительно, — сипло продолжил друг, а я, вглядываясь в его лицо, молча наблюдал за отразившимися на нем эмоциями.

— Относительно?

— Небольшое сотрясение, сломанная рука, куча ушибов, но в остальном она в порядке, подружка ее тоже, таксист пострадал сильнее, но оклемается, с ними все в порядке, — как заведенная игрушка, монотонно проговорил друг, а я только теперь понял, что он, пусть в небольшом, но шоке.

— А ты?

Он нахмурился, посмотрел на меня как-то странно, удивленно что ли, будто не понимая смысл высказанного вопроса.

— Ром.

В ответ Ромыч дернул головой, отвернулся и стиснул зубы так, что на скулах заиграли желваки. Тяжелое дыхание друга шумно разлетелось по пространству коридора.

— Ее должны вот-вот отвезти в палату, — оставив мой вопрос без ответа, Ромыч тяжело вздохнул, а потом, неожиданно, молча похлопал меня по плечу, и, обойдя меня, направился в сторону лестниц.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты куда? ­— я задержал его всего на каких-то несколько секунд.

— Покурить.

— Ты же бросил, — напомнил я зачем-то.

— Бросил, — эхом отозвался Ромыч, и не глядя ни на меня, ни на стоявших в нескольких метрах от нас Ангела и Саню, направился к выходу.

Я только молча наблюдал, как все дальше удаляется от меня напряженная фигура друга. Как только Ромыч скрылся за углом, я перевел взгляд на ребят. Саня, нахмурившись, покачал головой, а Лина, выждав недолгую паузу, подошла ко мне.

— Все будет хорошо, — повторила она в очередной раз, а я кивнул, улыбаясь ей уголками губ. Смотрел на нее и все больше понимал, что не отпущу, теперь никуда не отпущу. Все вдруг стало так ясно, так очевидно, и не осталось никаких сомнений, впрочем, их и раньше не было.

— Как он? Он… это то, что я думаю? — неуверенно поинтересовалась Ангел.

— Это долгая история, они разберутся, — потянув ее на себя, я прижал Лину к груди, уткнулся ей в макушку, наслаждаясь тем, как доверчиво она льнет ко мне, как обнимает в ответ. И этим своим пониманием, своим присутствием здесь несмотря ни на что, лишний раз доказывало простую истину: вот так правильно, с ней, всегда.

Глава 38

К Журавлевой нас пускать не хотели, мол, часы для посещения давно закончились, а ей необходимо отдохнуть. Я это, конечно, понимал, но уйти, не убедившись, что с ней все хорошо, не мог.

— Успокойся, Жень, давай просто подождем.

— В самом деле, Жек, хорош беситься.

Я вздохнул, но согласно кивнул. Ромыч как раз увязался за лечащим врачом Милы. В умении договариваться ему не было равных, к тому, же найти общий язык можно со всеми, разница лишь в цене вопроса.

Мы просидели в коридоре отделения около получаса прежде, чем вернулся Ромыч.

— Ну что?

— Сегодня они пустят только одного посетителя, —