В Лубнах погром был избегнут благодаря тому, что в рядах украинской армии нашлось 100 человек, которые вышли с оружием в руках против погромщиков. 14 из них погибло, но город был спасен. И мне вспомнилось при чтении этой части доклада о Лубнах, что и в 1905 году образовавшийся там городской комитет обороны тоже спас тогда город от погрома…

Таких фактов деникинская армия не знала. Там за такое заступничество и защиту евреев «виновных» постигало увольнение со службы…

Третья параллель, весьма невыгодная для армии и правительства Деникина, получается при сопоставлении деклараций украинского правительства по еврейскому вопросу, законов о персонально-национальной автономии и еврейских общинах – с ограничительными нормами для евреев в царстве Деникина по образованию, гражданской и военной службе. Здесь, среди украинского правительства, стремление привлекать представителей еврейства ко всем ступеням государственной службы, там, у Деникина, исключение евреев-офицеров из армии, гласных-евреев из земств и городских дум.

А между тем сколько евреев с самого начала пошло добровольцами к Колчаку и Деникину. Сколько евреев, воспитанных на русской культуре, пошли умирать за Россию, бывшую всегда их мачехою! И с другой стороны, какая маленькая горсточка нас, евреев, примкнула с начала второй революции к украинскому движению… Конечно, в этом факте не было ничего удивительного. Принципы Вильсона прозвучали еще так недавно, осуществление украинским народом своего права на самоопределение было еще таким новым, свежим явлением, что не только обыватель, но и еврейская интеллигенция, за редкими исключениями, не усвоили себе и не осмыслили всего происшедшего. Но факт все же остается фактом… Евреи были представлены весьма значительно и в рядах большевиков, и, вначале, в рядах деникинской армии. С украинским движением из евреев пошли лишь несколько человек.

С Добровольческой же армией Деникина, Юденича и Колчака рука об руку шли представители российских и еврейских капиталов, крупной индустрии. И даже после всех погромов деникинской армии на клич его заместителя, Врангеля, вновь поехали и капиталисты, и промышленники.

Наконец, еще одна из многих параллелей, оттеняющих разницу в характере деникинского и украинского движения. В Киеве, в присутствии Драгомирова и Бредова, шел открыто еврейский погром. Никогда ничего подобного не бывало в месте нахождении Директории, будь то в Киеве, Виннице или Каменец-Подольском. Киевское население знает, по горькому опыту, разницу между этими двумя «режимами».

И все же, несмотря на все эти весьма существенные обстоятельства, за границей куда больше знают о погромах петлюровцев, нежели о погромах деникинской армии, невзирая на то что последние и количественно, и качественно значительно превзошли первые. Объясняется это не только пропагандой общероссийских кругов, имевших старые связи и большие средства в Америке и Западной Европе, но и тем бесспорным фактом, что первая по времени серия погромов должна была привлечь к себе наибольшее внимание, вызвать наибольший взрыв и негодование общественного мнения. Такова психология общечеловеческая, таковы естественные законы человеческой природы…

Кишиневский погром 1903 года произвел огромное впечатление на весь читающий и мыслящий мир, в процессе об этом погроме участвовали все лучшие силы российской адвокатуры. Объяснялось это долгим затишьем в области погромов после 1880-х годов, небывалой жестокостью этого погрома и явной виновностью Плеве и его агентов. Большое внимание выпало и на долю процесса о гомельском погроме, так как это был первый погромный процесс, который слушался при открытых дверях. Но когда в 1905 году разразилось свыше трехсот погромов, то чувствительность общества оказалась уже притупленной. Западная Европа и Америка реагировали уже не так горячо, как после Кишинева. Процессы об этих погромах проходили уже в более скромной обстановке и обслуживались по большей части местными адвокатскими силами.

Когда в городе или местечке после долгого «беспожарного» промежутка огонь съедает значительное количество строений, в которых жили бедные люди, немедленно учреждается комитет помощи пострадавшим, зажиточные люди и светские дамы проявляют огромную энергию, собираются очень внушительные суммы. Но если вскоре после этого снова случается еще более сильный пожар или если землетрясение или наводнение уничтожают хотя бы три четверти города, то во второй раз сила впечатления от несчастья значительно убывает, те же люди, которые проявляют при первом несчастье столько энергии, в повторных случаях оказываются вялыми и апатичными.

Февральские и мартовские погромы 1919 года разыгрались еще в бытность французов в Одессе. Все же еще работал телеграф, хотя бы французский провод, еще ходили сравнительно регулярно поезда. Но с каждым днем все средства сообщения украинских городов и местечек между собой уничтожались, равно как и возрастала степень отрезанности Украины от остального мира. Сведения о погромах армии Деникина уже просачивались с большим опозданием, не регулярно и бессистемно. Точно так же очень мало известно за границей о погромах Красной армии, начавшихся после упадка дисциплины в ее рядах на Украине, о жутких зверствах красной конницы Буденного. О погромах же армии Врангеля даже люди, следящие, подобно мне, весьма аккуратно за сведениями в этой области, знают лишь по слухам.

Что касается погромов, которые чинили разного рода банды, то на них останавливаться не приходится, так как в большинстве случаев эти банды слагались исключительно из искателей наживы, легкой праздной жизни и разгула за счет несчастного еврейского населения. Вожаки этих банд часто меняли свою фирму. Вначале они заявляли себя коммунистами, затем сторонниками украинского движения. Некоторые протягивали руку деникинской армии[22]. Мне рассказывали в Каменец-Подольском (осень 1919 года), что однажды Махно и даже, кажется, Зеленый выпустили неожиданно антипогромные воззвания, в которых указывалось на позорность грабежа…

Общность операций против большевиков, общий фронт связывали иногда регулярные войска как украинского правительства, так и Деникина с этими бандами. Даже самая отдаленная связь регулярной украинской армии с бандами Струка и др. приводила меня лично в отчаяние, явилась одной из причин моего ухода из состава парижской делегации. Но с другой стороны, надо помнить, что неумолимые законы войны часто приводят не только к такого рода контакту в области чисто технических операций (распределение сил на фронте, маневры и т. д.), но даже и к противоестественным союзам. Разве союз республиканской Франции с Россией времен Кишинева, Плеве и Распутина не был явлением весьма ненормальным? И разве державы Антанты отказались от союза с Россией, когда ее регулярные войска ураганом пронеслись по Галиции, громя и грабя еврейское население?

Есть еще одна психологическая черта, резко отделяющая отношение малоосведомленных широких кругов к личности вождей украинского движения и к генералам Добровольческой армии. Деникин в качестве военного по специальности, бывший генералом еще при существовании российской регулярной армии, априорно предполагается человеком реакционного и антисемитского направления. Но к писателю Винниченко и особенно к «бухгалтеру» Петлюре[23] предъявляются совершенно иные требования. Вообще, людям «знатного» происхождения, проделавшим большую бюрократическую карьеру, обывательская мораль, в подсознательном пиетете к их блеску и величию, часто прощает не только весьма скверные повседневные «шалости», но даже и самые бесчеловечные преступления против целого народа. Иное дело люди «низших» сословий и представители либеральных и чисто трудовых профессий. Им ставят в сугубую вину малейшую неосторожность, к ним предъявляют самые суровые требования. Если бы Деникин издал даже с запозданием хотя бы одну декларацию, тождественную по содержанию с воззваниями Петлюры и украинского правительства, то это произвело бы куда более сильное и выгодное для Добровольческой армии впечатление, нежели все декларации Петлюры. Слишком глубоко еще сидит в народах бывшей России рабское чувство. Всякое милостивое слово барина ценится больше, нежели искренние заявления подлинных демократов, запечатлевших служение угнетенному народу не генеральскими эполетами, а сидением в тюрьмах и скромной, непритязательной личною жизнью интеллигента-труженика.