И вот еще одна великая разница между горцами и долинными. Потребовались десятилетия, чтобы заставить хотя бы стражников носить положенную им одежду. Тут все предпочитали одеваться одинаково — в прочно сшитую кожаную и шерстяную одежду. Невзирая на родовитость, положение в общине, богатство, все они одевались одинаково и поэтому всем нездешним приходилось разговаривать со всеми одинаково уважительно. Как понять кто стоит перед тобой? Обычный пастух или староста? Гончар или писец из городской управы? Даже женщины одевались в неокрашенные одежды — хотя под серой шерстью и грубой кожей могли носить яркие шелка, кои мог узреть лишь муж. Мужчины же… единственные изменения, что они себе позволяли за проходящие годы их жизни так это все темнеющая и темнеющая со временем одежда.

— Ты знаешь кого тебе…

— Кто-то обычный — ответил я, оборачиваясь и бросая еще один взгляд на стариков — Я так думаю.

— Думаешь?

— В письме не было ничего кроме просьбы прибыть и исполнить приговор — отозвался я, направляя лошадь в боковую улочку — Обычное послание палачу. Было указано имя приговоренного и ничего более.

— Никакого титула?

— Верно — кивнул я и, чуть помолчав, задумчиво добавил — Но была жирная чернильная клякса. Красная. Прямо рядом с именем приговоренного. Тогда я не придал этому значению, а вот сейчас вдруг вспомнил. Ведь письмо было написано черными чернилами.

— Кляксу могли посадить и до этого — заметила сильга — Не выбрасывать же чистый лист? Писчая бумага недешева.

— Да — согласился я.

— Но ты так не думаешь?

— После всех этих пронзающих взглядов? — хмыкнул я, поворачивая голову и с высоты седла глядя на тянущиеся мимо узкие окна с темными фигурами за мутноватыми стеклами — Что-то не так…

— На постоялом дворе узнаем больше — Анутта пожала плечами и ободряюще мне улыбнулась.

Я покачал головой:

— Узнаем, но не там. Мы остановимся на постой у одного из моих редких друзей.

— У тебя есть друзья? — фыркнула сильга, что явно успела уловить витающий в воздухе пряный запах готовящихся на городских кухнях ужина и пришедшая в хорошее расположение духа.

— Порой и мне улыбается удача — вздохнул я — Но, чтобы пересчитать их, пожалуй, хватит пальцев одной руки.

— И кто он? Еще один дворовый слуга? А может бродячий торговец, спасенный тобой от разбойников? Или очередная пышнотелая красотка, что уже закрашивает седину и потуже затягивает корсет? — бросив на меня косой взгляд, Анутта отвернулась, решив уделить внимание причудливому узору на каменной кладке соседнего дома.

— Нет — ответил я, спешиваясь у вмурованных в стену ничем не примечательных деревянных ворот — Прежде он был одним из здешних стражей. Служил на королевство, что не добавило ему любви у горских глупцов и гордецов. За эту службу ему предрекали великую кару от почти забытых древних богов.

— Но он жив…

— Он — да — кивнул я, поднимая руку к висящему высоко от земли концу выцветшей веревки.

Дети те еще озорники. И лучше не давать им соблазна, свешивая веревку от привратного колокольчика слишком низко. Впрочем, вряд ли бы кто из всегда и обо всем знающих детей осмелился бы тревожить покой старого вдовца.

Когда по ту сторону ворот затих дребезжащий звон колокольчика, тоже спешившаяся Анутта задала ожидаемый вопрос:

— А кто тогда мертв?

— Первой от неизвестной болезни умерла его жена. Следующим на тот свет отправился младший сын — любимец. А следом я казнил его старшего сына — опору рода. Упреждая твои расспросы — я казнил его за убийство собственной дочери. Он сам признался.

— Светлая Лосса… но почему? Трагичный случай?

— Нет. Он убил намеренно, осознавая, что творит. И… прежде я думал, что он спятил… так думал и его отец, к кому мы сейчас попросимся на постой.

— Прежде?

— Путешествие с тобой вернуло мне веру в старые сказки, госпожа Анутта — тяжело произнес я — И веру в кхтунов… Видишь ли… перед пытками и смертью он, странно умиротворенный, печально улыбаясь, уверял меня, что он убил не дочь, а какую-то злобную тварь, что заняла ее место. Он считал, что его настоящая дочь была пожрана этой тварью и потому задушил ее собственным поясом, чтобы она не успела пожрать остальных его детей… Как есть умалишенный… и стоило мне понять, что он сошел с ума, я не стал его пытать и не стал отрубать ему голову, предпочтя нанести один быстрый удар ножом в сердце.

— И ты ударил не в спину, а в грудь, палач Рург, а затем оповестил весь город о охватившем моего сына безумии… это очистило имя моей семьи от злого клейма детоубийц — донеслось с той стороны ворот, после чего стукнул снятый засов и ворота начали открываться — Ты проявил великую доброту к моему бедному роду. Входите же, путники! Добро пожаловать в дом старого Часира! Сегодня я приготовлю большое угощение!

* * *

За радость встречи друзей овцы платят жизнью…

Дабы подчеркнуть свою радость нашим прибытием, старый Часир приказал зарезать лучшего барана. Но сначала его привели, потом подвесили за задние ноги и только затем вскрыли ему горло на наших глазах — свежее мяса не найти во всем Сноувэрге! Еще не успели стечь на землю последние капли крови, а под большим закоптелым котлом уже разгоралось фыркающее пламя, с аппетитом вгрызающееся в сухие ветви. Вскоре в зашипевшее масло отправились первые куски мяса и в то же время на невысокий дворовый топчан подали чай, мед, масло и сегодняшние тонкие лепешки, что еще сохранили хрусткость и аромат. В выложенный камнем небольшой водоем в дальнем углу квадратного дворика бережно опустили запечатанный глиняный кувшин — вино должно немного остудиться. Следом туда же отправились в плавание два небольших полосатых арбуза.

Вино и арбузы подадут после ужина — по здешним традициям нет ничего хорошего в том, чтобы поить друзей хмельным напитком на пустой желудок.

Вино? Потом!

Зачем пьянить голодный ум?

Подай ты чаю! Затем еды!

И на бок гостя уложи.

И лишь затем подай вина!..

Хорошо зная здешние обычаи, я неспешно приступил к их исполнению, в то время как старый хозяин приглядывал за внуками, что резали барана и умело кололи мелкие поленца. Анутту увела на вторую половину двора закутанная в черное женская фигура — вторая жена Часира, что уже родила ему двух сынов. Я бывал здесь никак не меньше трех раз, но все еще не знал ее имени. Род Часира был древним и потому