морозе, и меня заваливает снегом. Еще немного, и насыплет целый холм. Как свежую могилу.

Вдруг мои руки взметнулись. Одно молниеносное движение куда-то к шее Питера — и он упал на меня всем своим весом. Без сознания. А, может, замертво. Я с легкостью свалила его с себя, с ужасом понимая, что это делаю не я.

Кажется, мои руки больше мне не принадлежали.

Я села, одергивая платье. Смотрела на Питера в каком-то тупом оцепенении:

— Ты убила его?

Этери фыркнула:

«Нет. Добить?»

Я снова и снова тянула платье. Покачала головой. Слишком поспешно для осознанного решения:

— Нет.

«Жалеешь его, что ли?» — кажется, мелькнуло удивление пополам с презрением.

Я снова покачала головой, но теперь вяло, неуверенно:

— Нет… Не хочу брать это на себя.

Пальцы теребили край подола. Мяли снова и снова, комкали, перетирали, издавая отвратительный сухой шорох. Меня передернуло от этого звука. Так же, как когда проводишь краем ногтя по сгибу бумаги. Аж ёжилось все внутри.

«Какая глупая чувствительность. Тогда просто отрежу яйца».

Я чуть не подскочила:

— Ты с ума сошла!

«По-твоему, он не заслужил?»

Мои пальцы разжались, отпуская подол, руки взлетели и принялись обшаривать кобуру Питера, нащупали холодную рукоять пистолета. Рядом, в ножнах, был приторочен нож с широким мясницким лезвием. Я сжала обмотанную кожаным шнуром рукоять, медленно смыкая пальцы.

Точнее… не я.

Я умирала от ужаса и какой-то вселенской беспомощности. Все отошло на второй план. Я чувствовала все касания, но движения были не моими, побужденными чужими желаниями. Я закаменела от полнейшей растерянности. Никак не могла осознать. Все смотрела и смотрела на руки. Видела, но не верила.

Пальцы покрепче перехватили рукоять ножа. Я вытащила его из ножен, пару мгновений покрутила перед глазами, глядя, как в тусклом исширканном металле отражаются бледные скупые блики. Руки метнулись к ремню Питера.

— Не смей… — голос едва вырывался, звуки липли к пересохшим губам. — Не смей!

На мгновение показалось, что возвратился контроль, но лишь показалось. Видимо, Этери на миг ослабела от смеха:

«Кишка тонка?»

— Верни мне мои руки.

Она будто не слышала:

«Чего ты боишься? Никогда этого не делала? Ведь все бывает впервые… Боишься крови? Или битый ген и впрямь превращает вас в бесхребетные ничтожества?»

— Это варварство.

«Я — дочь архона. — «Голос» звенел. — И этот грязный скот поплатится. Он посягал на мое тело. Пожалуй, отрежу все целиком. А ты смотри. Не пропусти ничего».

Руки дрогнули, пальцы сжали рукоять ножа.

— Это не твое тело.

Если всего лишь минуту назад мною руководил банальный страх и невозможность переступить через что-то важное, человеческое, то сейчас в груди загорелся протест. Она не должна завладеть мной. Может, Питер и заслуживал того, что она собиралась сделать. Кто знает, что бы я сказала, если бы ему удалось. Может, отрезала все к чертям и без ее наущений. Но не теперь. Позволить — значит, позволить взять над собой верх. Сейчас это было катастрофически важно. Она влезла в мою голову, она начала получать доступ к моему телу. Она уничтожит меня, если ее не остановить.

Я постаралась сосредоточиться. Так, чтобы чувствовать каждую мышцу. Мою мышцу! Напрягалась изо всех сил.

«Перестань. Мы только теряем время. Не сопротивляйся мне, Тарис! Ты ничтожное создание с битым геном».

— Меня зовут Марта!

Я чувствовала, как с титаническим трудом пальцы разжимаются. Будто стальные, тугие. Я прилагала невероятные усилия. Нож со звоном упал на пол.

Невозможно описать, какое торжество я чувствовала в этот миг. Почти ликование.

«Дура».

Я ничего не ответила. Поднялась, наконец, на ноги, застегнула платье, пальто. Нагнулась и с осторожностью вытащила из кобуры пистолет. Но все замирало внутри от понимания, что Этери может в любое мгновение нажать на курок. Искалечить меня, наделать шума.

Я решительно вздохнула:

— Мы должны выбраться отсюда. Предлагаю на это время объявить перемирие и действовать заодно.

«Надо же, ты торгуешься!»

— Я рада, что ты согласна.

Я сжала рукоять пистолета, чувствуя, как металл нагревается от тепла моей руки. Перехватила, интенсивно шевеля пальцами. Все еще пыталась убедиться, что эти приказы в мышцы посылает именно мой мозг. Хотелось ежесекундно убеждаться. Снова и снова. Когда мы окажемся в безопасности, я затолкаю назад эту наглую стерву. На этот раз она уснет навсегда.

Я бросила взгляд на Питера, все еще распластанного на полу, лежащего на спине с расстегнутыми штанами. Пыталась убедиться, что он дышит. Но тут же осадила сама себя — вот это мне уже должно быть все равно. Как распорядится судьба.

Я подошла к двери. Аккуратно, на цыпочках. Прислушалась. В здании гулял ветер, и незапертая дверь едва-едва покачивалась от сквозняка. Когда Питер вошел — дверь не заперли. Я долго прислушивалась, стараясь уловить посторонние звуки, но, казалось, в коридоре было пусто. Я приоткрыла створку, заглянула в щель.

Стерва понимала, что я стараюсь не шуметь, потому буду слушать.

«Я позволю тебе еще немного насладиться этим телом. Но помни, Марта: я найду способ, улучу момент, когда ты будешь уязвима. Я дождусь, когда твой разум будет спать. Сон — это маленькая смерть. Сон — трогательная незащищенность. У тебя нет шансов».

Коридор казался пустым. Я снова перехватила рукоять пистолета, глубоко вздохнула. Скользнула за дверь, полная самой непоколебимой решимости:

— Это мы еще посмотрим.

Я продвигалась по коридору перебежками, надеясь лишь на то, что верно помню дорогу. Лишь бы ни на кого не наткнуться. Где-то в отдалении слышались мужские голоса. Я беспрепятственно дошла до входной двери, выдохнула. Но сердце скакало, как безумное. Пальцы леденели, в лицо швыряло жаром. К счастью, Этери заткнулась, и я получала шанс как следует слушать, прислушиваться. Но оставалось только гадать: молчит ли она по собственной прихоти, или не нашла лазейки? Я отчаянно надеялась на второе, хоть не верила ни на миг. Я буквально чувствовала ее, ощутимо засевшую внутри. Как занозу.

Я непрестанно шевелила пальцами, будто в нервном припадке, чтобы быть уверенной, что руки все еще мои. Ощущение пережитого ужаса, настолько сильного, чтобы его внятно обозначить, будто догоняло меня, наброшенное, как тонкая прочная сеть. В которой я тут же запутывалась, пытаясь сбросить, чувствуя, как подкрадывается паника.

Я опасливо выглянула в окно в холле, всматривалась сквозь грязное стекло. По жести подоконника забарабанили грузные капли срывающегося дождя. Но через мгновение словно включили душ, и вода хлынула тугими струями. Это давало больше шансов, что двор окажется пустым. Ливень загонит людей в