Я взяла в руки уголь для рисования и сделала одну линию, затем вторую. Рука тряслась. И вместе с ней полосы моего эскиза. Набросок получился неряшливым и бесформенным. Я пыталась по памяти воспроизвести тело Тео. Плечи, линию ключиц, мужскую шею и адамово яблоко. Все получалось размытым и нечетким, но я упорно продолжала. Внутри меня томилось желание прикоснуться к нему. Провести ладонью по его коже. Вдохнуть его запах. Почувствовать его вкус. Мне хотелось близости с ним, и это единственная возможность получить ее. Но у меня не получалось раствориться в этих чувствах и позволить им вдохнуть в меня прекрасное. Мне хотелось плакать при виде результата моих стараний. Чувство страха оказалось сильнее.

– Ты любишь изображать тело.

Я резко повернула голову и встретилась с задумчивым взглядом. Он стоял в дверном проеме, без пиджака. Рукава рубашки были закатаны до локтя, верхние пуговицы расстегнуты.

– Ты быстро вернулся, – вырвалось у меня.

– Не хотел надолго оставлять тебя одну, – признался он и, глядя мне в глаза, спросил: – Почему именно тело?

Я не знала, как ответить на этот вопрос. Мне было неловко. Отвернувшись, я вернулась к наброску.

– Как видишь, у меня ничего не получается… Тео подошел ближе и внимательно изучил эскиз.

– Что для тебя символизирует тело, Ниса? – Допытываясь, он задал еще один вопрос: – Что именно ты вкладываешь в набросок?

Я замялась. Он не отступал.

– А что оно может символизировать?

Тео потянул вторую табуретку и сел за моей спиной. Я почувствовала его дыхание у себя над ухом. Он был слишком близко, нарушая все личные границы. И мне так нравилась эта близость…

– В наше время нагота ассоциируется с сексом… Как думаешь, почему женский сосок запрещен?

– Потому что мы живем в идиотском патриархальном обществе.

Он хмыкнул:

– Голая женская грудь – чуть ли не символ всей существующей порнографии, Ниса. Не думаешь?

Я нахмурилась и недовольно поджала губы.

– Мужская грудь точно так же сексуальна.

– Женская возбуждает. Причем и мужчин, и женщин, – отозвался он.

Мне было сложно сосредоточиться. Он был так близко, его запах окутывал меня. Моя спина была прижата к его груди.

– В античные времена в людях все же присутствовал здравый смысл. Представь статуи Афродиты без сосков? – пробормотала я.

Тео испустил тихий смешок.

– В античные времена голое тело не ассоциировалось с порнушкой, вот и все.

– То есть не было сексуального подтекста? – скептически спросила я. – Это невозможно, в эстетике тела нас привлекает сексуальная энергетика. Мягкость форм, нежность кожи, сила мышц.

Тео взял мою правую руку и поднес ее к холсту. Так родители учат детей писать и вырисовывать линии. Его теплая кожа поверх моей. Его твердая рука на моей, полной сомнений и тревог. Уверенным движением он вывел вертикальную волну.

– В эпоху Античности голое тело было отражением божественной сущности. – Он продолжил вырисовывать плавные линии женских форм. – Статуи античных мастеров не изображают реальных людей. Идеализированные тела – воплощение божеств.

Я сглотнула нервный ком. Спиной чувствуя, как перекатываются мышцы его груди, я ощущала, как возбуждение во мне растет. Но я пыталась изо всех сил сосредоточиться и вести диалог.

– Разве в древние времена не существовал культ здорового, мускулистого тела? Бравые воины были защитниками и приносили славу своей родине, нет?

– Все так и было… Но женщины оставались символом божественного. Афродита – богиня любви, и она априори должна быть…

Тео поставил точку на месте пупка и растушевал рядом тень, оживляя силуэт.

– Манящей и сексуальной, – прошептал он мне на ухо, растирая линии под грудью на эскизе.

– А когда именно все изменилось? Почему человеческое тело перешло в категорию табу?

Я слегка отпрянула от него и нервным движением свободной руки спрятала непослушную прядь за ухо. Щеки пылали, и я боялась обернуться и показать ему, до какой степени он сводит меня с ума.

– Все изменилось в Средневековье, – как ни в чем не бывало продолжил он свой рассказ, вырисовывая новые детали. – Искусство в первую очередь стало религиозным. Католическая церковь ассоциировала наготу с первородным грехом. Художники изображали обнаженное тело как символ бедности, мученичества либо же, наоборот, невинности. В основном обнаженные фигуры покрывали тканью либо оставляли нагими некоторых святых, подчеркивая их страдания. Но культ сексуальности и силы тела канул в Лету. – Он вывел ключицы и придвинулся ближе, вновь сокращая расстояние между нами, припечатывая мою спину к своей груди.

По линии моего позвоночника пробежала нервная дрожь.

– Но эпоха Ренессанса возродила забытое. Микеланджело, Боттичелли, Тициан, Караваджо изображали своих героинь без одежды. Они тайно изучали анатомию, воплощая в своих работах реальное тело человека, – тихо произнес он, выводя возбужденный, стоящий сосок.

– Получается, что они освободили нас от гнета церкви? Освободили искусство? – делая глубокий вдох, сипло спросила я.

– Не совсем, – потянул Тео. – Даже в наше время люди с легкостью воспринимают одно течение и считают бесстыдным что-то выходящее за его рамки.

– Это как?

– Например, написанные в одном и том же году «Завтрак на траве» Эдуарда Мане и «Рождение Венеры» Александра Кабанеля произвели абсолютно разное впечатление. Первая повергла народ в шок и спровоцировала небывалую критику, а вторая пользовалась большим успехом. – Угольком Тео вырисовывал тоненькие кисти рук.

– Я видела обе картины… они обе прекрасны… Как мог «Завтрак на траве» повергнуть кого-то в шок, при этом «Рождение Венеры» – нет?

– Потому что изображение нагого тела приветствовалось, но лишь в определенных обстоятельствах. – Тео потянул мою ладонь вверх, чертя на полотне хрупкую женскую шею. – Фигура должна была изображать божество, аллегорию либо другую глубокую философскую мысль. Кабанель изображает богиню любви Венеру, а Мане – нагую самозванку, бесстыже глядящую на зрителя… Ее прямой взгляд многие восприняли как вызов, пощечину светскому обществу, и это разбудило праведный гнев в моралистах. Но Эдуарду было не впервой встречаться с подобной критикой. Тремя годами ранее его «Олимпия» вызвала точно такой же резонанс. Голая женщина, восседающая на простынях, черный кот у нее в ногах – символ разврата… Он изобразил проститутку, а не богиню, и многие не могли простить ему подобной вольности.

– Как думаешь, почему он изобразил ее? Она была его источником вдохновения?

– Отчасти… источником возбуждения, наслаждения и… – запнулся Тео, – разрядки.

– Разрядки? – переспросила я, не понимая, что он имеет в виду.