И Холм сделал великолепное зеркало, высоко оцененное и бережно хранимое, и в него ловко вплавил добытое алхимическое Око Локи. Подготовив таким образом свое убежище — и свою западню, — он начал планировать способ перехода и условия проживания. Он хотел иметь при себе как слуг, так и товарищей, и в качестве начала эксперимента послал вперед себя двух надежных негритянских рабов, привезенных из Вест-Индии. Какими должны были быть его ощущения при виде этой первой конкретной демонстрации правоты его теорий? Я могу лишь гадать.

Несомненно, человек его знаний понимал, что отсутствие во внешнем мире, если оно откладывается за предел естественной продолжительности жизни тех, кто находится внутри, должно означать мгновенный телесный распад при первой же попытке вернуться в наш мир. Но если зеркало останется целым, его пленники пребудут навсегда такими, какими они были во время входа. Они никогда не состарятся и не будут нуждаться ни в пище, ни в питье.

Чтобы сделать свою западню более сносной, Холм переправил в зазеркалье библиотеку и письменные принадлежности, прочно сработанную мебель и другие предметы привычной ему обстановки. Он знал, что образы, которые отразит стекло, не будут осязаемыми, а просто будут простираться вокруг него, как фон сна, поэтому и провел подобную подготовку. Его собственный переход в 1687 году был знаменательным событием и сопровождался чувством триумфа, смешанного с ужасом. Если бы в планы вмешалось что-то непредвиденное, Холм мог навеки затеряться в темных и непостижимых множественных измерениях.

В течение более чем полувека ему не удавалось пополнить свою скудную компанию рабов, но позже он усовершенствовал свой телепатический метод визуализации небольших участков внешнего мира вблизи зеркала — и привлечения определенных людей в эти области посредством Ока Локи. Таким образом Роберт, под влиянием желания надавить на «проход» рукой, был заманен внутрь. Такие визуализации полностью зависели от телепатии, поскольку никто внутри зеркала не мог видеть того, что происходило за его пределами.

По правде говоря, Холм и его компания вели странную жизнь за стеклом. Поскольку зеркало простояло целое столетие, обращенное лицевой стороной к пыльной каменной стене сарая, где я его нашел, Роберт был первым существом, вошедшим в этот Лимб за предолгие годы. Его прибытие было торжественным событием, так как он принес известия из внешнего мира, которые, должно быть, произвели самое поразительное впечатление на слушателей. Да и самому мальчишке было не по себе от знакомства с людьми, жившими в семнадцатом и восемнадцатом веках.

Можно лишь весьма смутно представить себе ту убийственную монотонность, которой характеризовалась жизнь этих заключенных. Как уже упоминалось, все окружавшие их виды сводились к довольно ограниченному числу пейзажей и интерьеров, которые были когда-либо отражены старинным зеркалом за весь период его существования; многие из них из-за пагубного воздействия тропического климата на зеркальную поверхность стали размытыми и непонятными. Некоторые, однако, сохранили яркость и красоту; именно на их фоне компания любила собираться вместе. Но все же ни один из тех видов нельзя было назвать безупречным, ибо даже хорошо видимые предметы отличались безжизненной неосязаемостью и неприятно озадачивали своими подчас приводящими в недоумение свойствами. И когда мир зеркальной западни погружался в тягостный мрак, его обитатели, за неимением лучшей доли, терзались зацикленной ностальгией, предавались думам и беседам — неизменным с того самого дня, как стали невосприимчивы к влиянию хода времени во внешнем мире сами пленники.

Неодушевленные предметы в зазеркалье можно было перечесть по пальцам — по факту, их число ограничивалось вещами, которые Холм заготовил для себя, да еще той одеждой, что была на узниках. За исключением датчанина, все они обходились без кроватей; впрочем, те не были им нужны, ибо сон и усталость были им точно так же неведомы, как голод или жажда. Неорганические вещества и изготовленные из них вещи были в одной степени с органикой предохранены от распада. Низшие формы животной жизни полностью отсутствовали.

Большинство сведений Роберт почерпнул у герра Тиле, того самого господина, который говорил по-английски со скандинавским акцентом. Дородный датчанин быстро привязался к мальчику и все свое время проводил в беседах с ним; да и другие узники полюбили Роберта всей душой, и даже сам Аксель Холм благоволил ему — именно от него мальчик узнал многое о природе западни и о способе входа в нее. И все же Роберт благоразумно не вступал со мною в телепатическую связь, если Холм находился неподалеку. Дважды во время нашего общения в поле зрения возникала фигура датчанина — и Роберт, не колеблясь, тут же замолкал.

Общаясь с Робертом, я не видел того мира, в который он попал. Его зримый образ был соткан из контуров телесной оболочки и облегавшей ее одежды и представлял, подобно акустическому рисунку его прерывистого голоса для меня и моему зрительному образу для него, типичный пример телепатической передачи информации, иного процесса в сравнении с обычным зрительным восприятием трехмерных физических тел. Если бы Роберт был таким же сильным телепатом, как Холм, он наверняка мог бы передать несколько сильных образов в отдельности от образа своей непосредственной персоны.

В течение всего этого периода откровений я отчаянно пытался найти способ спасения Роберта. На четвертый день — девятый после исчезновения мальчика — решение нашлось. С учетом всех обстоятельств разработанный мною план отличался простотой, несопоставимой с затраченными на него усилиями… и полной непредсказуемостью последствий, которые — в случае неудачи — могли быть совершенно непоправимыми. План зиждился в основном на том знании, что выхода из зазеркалья как такового не существует. Если Холм и его пленники были навсегда запечатаны, то освобождение должно было прийти полностью извне. Другие соображения затрагивали судьбу остальных заключенных, если таковые оставались в живых при переходе, и особенно — судьбу Акселя Холма. То, что Роберт рассказал мне о нем, было далеко не обнадеживающим, и я, конечно же, не желал, чтобы он свободно разгуливал по моим покоям, вновь обретя свободу изъявлять свою волю миру. Телепатические послания не вполне прояснили эффект освобождения для тех, кто вошел в зеркало целые века назад.

Кроме того, существовала еще одна, хотя и незначительная, проблема в случае успеха — как вернуть Роберта в рутину школьной жизни без сумасбродных объяснений? Даже мне правда казалась безумной всякий раз, когда я позволял своему разуму отвлечься от картины, столь убедительно обрисованной в нескольких насыщенных сновидениях.

Обдумав план и решив, что игра всяко стоит свеч, я принес из школьной лаборатории большое увеличительное стекло и тщательно изучил каждый квадратный миллиметр центра зеркала, ответственного за вихреобразную иллюзию. По всей вероятности, центр этот и был фрагментом старинного стекла, что использовал Холм для перехода в свою западню. Но даже так я не мог поначалу выявить границу между старым и новым зеркалами. У меня ушли часы на то, чтобы отметить границу оправы Холма и обвести мягким синим карандашом — фигура, получившаяся в итоге, представляла собой почти правильный овал. После этого я съездил в Стэмфорд, где приобрел стеклорез. С его помощью я намерен был изъять колдовской участок стекла из его более позднего обрамления.