Вдали по земле расплывалась черная туча, которая быстро приближалась к городу. Сеча почувствовал, как успокаивается забившееся было сердце, как тело наливается решительной силой.

— Закрывайте ворота!

Несколько человек бросились исполнять приказание.

Татары тем временем настолько приблизились, что можно было различить лица передних. Остановившись на расстоянии полета стрелы, воин в богатом убранстве на вертевшемся коне что-то прокричал пронзительным голосом. Другой всадник внимательно выслушал его и поскакал к городу.

— Эй, — завопил он, — слушайте! Открывайте ворота — и хан дарует вам жизнь!

Со стены понеслись ругательства. Когда голоса стихли, всадник завопил снова:

— Хан дает время, пока солнце не дойдет вон до того дерева. Тогда пощады не ждите. Думайте! — Он повернулся и ускакал.

А к крепостным стенам, поднятые страшной вестью, бежали и бежали люди. Появился и князь Всеволод с боярами. Узнав о предложении татар, князь предложил:

— На совет пойдем!

Бояре дружно закивали головами.

— Смотрите, бояре, землю родную не продайте! — донесся из толпы грубоватый голос.

— Так мы им и дозволим! — дружно понеслось со всех сторон. Сеча улыбнулся.

Когда воевода, проверив, как расставлены вдоль стен люди, спускался вниз, к нему навстречу уже бежал князь Василий в сопровождении двух дружинников.

— Где татары? Дайте мне их посмотреть! — в его детском голосе сквозило возбуждение. Пришлось ждать, пока он взбирался на стену и с жадным любопытством разглядывал темневшего вдали врага. После отправились на княжеский двор.

Совет открыл князь Василий.

— Други! — он постарался придать лицу строгое выражение, но чувствовалось, что он радуется, не отдавая себе отчета, первому в своей жизни серьезному событию. — Давайте советоваться…

Но ему не дали договорить. Вскочил боярин Феофан и заговорил торопливо, брызгая слюной.

— А что думать? Рязань взята, Суздаль взят! Москва, Владимир — взяты! Что думать? Владимир взят, а Козельск устоит? Надо сдаваться, пока предлагают. Узнать, какой выкуп, — и сдаваться! — Он сел, нервно теребя кольчугу.

— А если заломят? — осторожно спросил боярин Долгий.

— Купцы помогут!

Послали дружинника за купцами. Страсти в совете разгорались, он разделился надвое. Сеча оставался в стороне, поглаживая длинную пушистую бороду. Василий вертел головой, с интересом прислушиваясь к спору. Князь Всеволод сидел, уставившись в одну точку, словно не замечая происходящего.

С появлением купцов спор, начавший было затухать, разгорелся с новой силой.

— Заплатить можно, — соглашались купцы, — но сколько? Дашь мало — не возьмут. Дашь много — еще захотят. А где нам брать?

— По-моему, выход один, — поднялся дружинник, — сражаться. Татары возьмут деньги, потом город. Нельзя им верить!

— А ну как сдержат слово? — не сдавались бояре. — Мы им живые нужны. Кто им дань платить будет?

— Гнуть горб на лиходеев хотите? Пока они с нашими женами да девками тешиться будут?!

Поднялся шум, спор грозил перейти в рукопашную. Князь Василий вытащил меч и ударил им плашмя по столу. Спорщики нехотя расселись по местам.

— Так что, будем откупаться? — спросил Василий.

— Нет! Будем! — понеслось со всех сторон. «Будем!» давило властно, настойчиво. Большинство готовы были откупаться. Князь Всеволод оживленно шептался о чем-то с боярами.

Василий растерянно посмотрел на воеводу.

— Пусть поговорят, выскажутся, — сказал ему Сеча. — А главное слово скажет тот, кому придется защищать город, — народ.

Солнце подходило к одинокой березе. На переговоры с толмачом отправили боярина Голована. Они долго говорили, часто отрицательно качая головами. Наблюдавшим сверху это время показалось вечностью.

Когда Голован вернулся в город, все бросились к нему. Дождавшись, когда все утихнут, тот важно сказал:

— Поехал к хану советоваться.

Все с облегчением вздохнули. Появилась надежда. Те, кто предлагал мирно сдаться, даже торжествовали. «Вот так, без крови, отстоим город!» — говорили их красноречивые взгляды. Остальные посрамленно молчали.

Толмач обернулся быстро.

— Хан сказал… — Толпа качнулась вперед, грозя повалиться со стен, — только откройте ворота. Он обещает высоким ханским словом сохранить всем жизнь. Всем дарует, — повторил он и хлестнул коня. Раздался дружный вздох.

Татары не внушали пока особого страха. Вели себя милостиво, вступили в переговоры, дали отсрочку. Торгуются и в город не лезут. Не то что проклятые печенеги! Одно странно — почему не берут денег? Дались им эти ворота…

Когда снова собрались на совет, боярин Мороз светился, как начищенная сковорода. Аким зорким оком окинул присутствующих и, наклонившись к воеводе, тихо сказал:

— Мороз со своими дружками ходил народ уговаривать, чтобы их поддержали. Того и гляди, явятся сейчас и начнут требовать, чтобы скорее ворота открыли…

Воевода промолчал. В это время вошли Аскольд с Топорком. Одет Аскольд был, как подобает воину, лицо светилось решимостью и отвагой. Он остановился перед Василием.

— Князь, дозволь Топорку слово молвить.

— Пусть говорит.

Юноша подтолкнул монгола и кивнул ему головой.

— Моя говорит — не верь, — тот отчаянно жестикулировал. — Моя знает. Будет ночка, будет ай-ай…

— Татары обманывают, — перевел Аскольд. — И ночью пойдут на штурм.

Топорок закивал.

— Не верьте ему! — взревел боярин Мороз. — Он врет, он куплен!

— Смерть ему! — поддержали его дружки.

Топорок в испуге попятился. Аскольд, загородив его собой, положил руку на рукоять меча.

— Князь, мы будем готовиться, чтобы достойно встретить врага! — решительно сказал он, и, подталкивая друга, направился к выходу.

— Ишь ты! — загалдели бояре, когда за ними закрылась дверь. — Молодо-зелено, и совета нашего ему не надо, сам уже решил!

Князь Василий постучал по столу:

— Хватит попусту кричать, надо думать.

— А что думать? — Мороз встал, уперся взглядом в стол. — Люди сказывают, кто к Батыю приходил с покорностью, то получал мир. Я хочу мира.

— Это ты сказываешь! — вскочил, не выдержав, Аким. — А люди другое говорят: там, где татары, там кровь и погибель. И лучше я погибну с мечом, чем стану татарским холопом!

— Миром решать! — кричали одни.

— Боем стоять! — вопили другие.

Воевода поднялся и стоял молча до тех пор, пока в гриднице не воцарилась тишина.