Видя решительность Всеславны и понимая, что она не отстанет, Кузьма еле выдавил:

— Мы не найдем Аскольда, потому что гибели его я не видел!

Княжна ахнула, всплеснув руками.

— Значит, он жив! Жив! — воскликнула она с отчаянной надеждой в голосе.

Мысли Топорка все чаще возвращались к прожитому. Ему стал ненавистен тот день, когда он вернулся к своим. Он не мог одобрить бессмысленной жестокости своих соплеменников. Земля плавала в крови. Мирная и добрая, она застлалась пожарищами, наполнилась криками и стонами людей. Целые села стирались с лица земли.

Шум, пронесшийся по стану, заставил Топорка прислушаться.

— Пленного, пленного ведут! — слышалось отовсюду.

Взглянув на грязного, окровавленного человека со связанными руками и арканом на шее, Топорок задрожал. Глаза пленного, такие знакомые, родные, были полны укора и презрения.

— Что делать? Что делать? — заметался Топорок.

Тем временем юношу привели к шатру, стоявшему в стороне, и втолкнули внутрь. В наступившей тишине острое чувство одиночества охватило Аскольда. Он опустился на мягкий войлочный пол, опершись спиной о гладкий шест, и погрузился в воспоминания…

Под утро к шатру, где находился пленный, прискакал воин. Старший из охраны подозрительно посмотрел на гостя. Тот спокойно выдержал этот взгляд и, не слезая с лошади, распахнул одежду. В свете факела ярко сверкнула на его груди пайцза, да какая! Увидев грозный оскал тигра, страж раболепно склонил голову.

— Прикажи привести пленника, я отвезу его к хану.

— К хану, в такое время? — осмелился возразить страж.

Воин огрел его плетью.

— Ты не выполняешь повеление Всемогущего!

Этого было достаточно, и вскоре пленник оказался перед воином. Толкнув его копьем в плечо, так что юноша покачнулся, всадник показал на дорогу.

«Вот и настал мой черед, — подумал Аскольд. — Это мои последние шаги…»

Отъехав на безопасное расстояние, монгол вдруг спрыгнул с коня и бросился к юноше.

— Аскольда! — услышал тот знакомый голос и сдавленный всхлип. Человек плакал от счастья, обнимая юношу, вытирая слезы о его грудь. — Аскольда…

— Топорок, ты? — еще не веря в происходящее, воскликнул тот.

— Моя, моя. Дай рука.

Острый нож рассек веревки. Друзья горячо обнялись.

— Моя ехать надо. Конька твоя брать надо, — опомнился первым Топорок.

Вскоре предрассветная мгла поглотила двух всадников, потревоживших ее глухим стуком копыт о мерзлую землю.

Весна в этом году пришла ранняя, дружная. Еще недавно деревья гнулись под тяжестью снега, тщетно пытаясь высвободить ветви из пухового покрывала. И вдруг зазвенела капель. Ей вторило веселое чириканье воробьев, которые радовались теплым лучам, собираясь стайками на почерневших заборах. Снег, еще вчера слепивший глаза, потускнел, оголившийся лес потемнел и насупился, словно стыдясь своей наготы. Воздух наполнил запах просыпающейся земли…

Лука, истосковавшись по шелесту трав, по-детски радовался яркому весеннему солнышку. Он поглаживал свою блестящую лысину, подставляя ее живительным лучам. Ежедневно, скинув сапоги, он месил босыми ногами еще холодную землю, мотаясь по заветным местам. Ему не терпелось скорее взять старенький рожок и, по-молодецки лихо щелкнув бичом, гнать стадо.

Этим утром он растолкал Николку, который за зиму разнежился и привык вставать поздно. Дед его баловал, сам управлялся с нехитрым хозяйством: старой коровенкой да пятеркой овец.

— Вставай, сынок, — дед шутливо потрепал мальчика за ухо. — Золотые денечки кончились, пора и за дело.

Николка сладко потянулся и выскочил на улицу, ежась от утренней прохлады. Схватил свой бич, висевший на тыну, и щелкнул им в воздухе. Громкий резкий звук прорезал сонные улицы.

— Чеч! Чеч! Чеч! — понеслось до самой Жиздры, окутанной густым туманом, которая ответила говорливым плеском темно-коричневых волн. Где-то отозвался петух. Его песня потонула в тревожном собачьем лае. Послышались людские голоса. Пробуждалась мирная жизнь…

Субудай-багатур остановил коня, забрызганного грязью по самые уши. Впереди прямо у него на глазах только что ушли под землю несколько воинов. Пораженный полководец долго, не шевелясь, с окаменелым лицом смотрел на адское место. Все ждали. Ждал от него решения и Батый, также пораженный случившимся.

— Что это за место? — спросил хан толмача. Тот склонил голову, повернул коня и ускакал назад, где стояли в окружении татарских всадников бородатые, измазанные грязью урусы. Толмач придержал коня и громко спросил:

— Эй, кто знает это место?

Мужики, угрюмо глянув на всадника, снова вперились в землю. Видя, что ответа не дождаться, татарские воины начали сечь мужиков. Один из них поднял руки, защищая лицо, и подошел ближе.

— Место, что ль, надо знать? Игнат Крест недалече будет.

Когда толмач вернулся, оказалось, что Субудай уже повернул коня. Батый поднял руку, и все с облегчением поняли: назад.

Один Шейбани бросился к брату:

— Зачем назад? До Новгорода рукой подать! Там столько богатства!

Батый остановил коня, устало посмотрел Шейбани в глаза:

— Мы его еще возьмем, — сказал и отвернулся.

Огромное людское море пришло в движение. Батый внутренне был доволен, что так решил, хотя и понимал: не все одобрили его. Некоторые, опьяненные победой, продолжали рваться в бой. Но высшая мудрость заключается в том, чтобы не терять силы напрасно, а сохранить их для решительного удара.

На душе потеплело. Рядом ехали Гуюк и его друг Менгу, не раз доказавший ему свою преданность. Каждый думал о своем. Кони шли тяжело, временами по грудь проваливаясь в черно-желтую грязь, точно в снег — место было очень обводненным.

— Видишь, что? А ты хотел идти еще дальше, Шейбани, — прервал молчание хан, резким движением стряхивая с носка своего сапога кусок грязи.

— Надо крепить боевой дух войска! Его может поднять очередная победа. А это больше похоже на бегство! Что подумают урусы! — Последние слова Шейбани проговорил трагическим голосом.

Хан не успел ответить — заговорил Гуюк.

— Прости, достопочтенный хан, но твой брат прав. Урусы могут посчитать это за нашу трусость. Мы должны держать их в страхе.

— А ты как думаешь, Менгу? — обратился хан к приотставшему всаднику, надеясь на поддержку друга. Тот помолчал, глядя на повелителя долгим немигающим взглядом, и сказал:

— Не гневайся, хан, и прости своего верного раба, но Шейбани прав. Надо поднять боевой дух наших воинов. — Менгу низко поклонился.

Тогда снова заговорил Гуюк. Его глаза горели хищным безжалостным блеском.