Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Худой отпечаток плеча»[488] — учителя, вот сраму-то!
Это не могло быть у Пастернака, это попросту безграмотно.
Отпечаток худого плеча, ну блядь, слово — не твой конек.
Ты рождаешь не панчи, а перлы,
как «гандбольный мировой рекорд».
Это что такое? Это на твоем альбоме, блядь.
Это что такое, придурок? Где работа со словом?
Где неожиданные смыслы, мужик?
Это похоже на казус в порно:
Ты решил, что раз тебе лижут жопу,
значит можно насрать на язык…
Как постмодернист, Слава выносит «великую идею» «Горгорода» за скобки и работает с текстом, со слогом Оксимирона, сравнивает качество его «авторской» реализации идеи с другими антиутопиями и приходит к вердикту: «„Горгород“ — даже не хорошая калька, не напалм, а жвачка».
В связи с игрой и работой рэпера с языком всплывает очень важный для модерна концепт — авторство и сама фигура автора, за важность которой активно выступает Оксимирон («Просто у всех ваших кумиров один гострайтер <…> / Но коль вы блогеры и комики и в баттлах проездом, / Давайте честно и указывайте автора текста»; см. также аналогичные аргументы в баттле против Джонибоя). С точки зрения модернизма только автор обладает монопольным правом на интерпретацию, правильное прочтение текста, так как только он в полной мере осознает масштаб идеи, которую он вкладывает в свое произведение — закрытую форму, которая в силу ограниченности человеческого языка не может полностью вместить все грани авторского замысла, цели и семантики (Оксимирон: «Это средние рифмы, правда, / Ну и что, ведь за ними правда»). В том числе именно фигуре автора обязан своим появлением практически онтологический вопрос Оксимирона в адрес Славы:
Ты змея, ты боишься меня и себя.
Твой единственный шанс — отшутиться, стебя.
Ты увертливый гад, зацепиться нельзя,
Потому что сарказм — это панцирь, броня, чешуя.
Только где ты, товарищ?
Обвинение в том, что у Славы нет собственного «авторского „я“», подобно стандартному аргументу против постмодернистов: они не выдерживают ядро внутренней авторской идентичности, становясь увертливыми, скользкими фигурами, за которые не получается зацепиться. Иными словами, у них нет идеи автора как чего-то целостного, который стоит за произведением, — конкретного человека, голоса культуры, голоса языка (Хайдеггер), голоса поколения (Хемингуэй), голоса Бога и так далее. Однако для Славы эта претензия фундаментально нерелевантна, потому что размножение собственных творческих личностей для него — рабочий прием: у него более двадцати творческих псевдонимов, работающих в разных стилях и форматах. Этот же инструмент задействуют, например, Делез и Гваттари в самом начале «Тысячи плато»: «А поскольку каждого из нас — несколько, то набирается целая толпа. <…> А чтобы нас не узнали, мы умело распределили псевдонимы»[489]. Для постмодерниста любое «авторское „Я“» — это продукт текста, который пишется. Это и порождает принцип свободы интерпретаций: раз нет автора, то некому задать вопрос «Что за великая идея стоит за текстом?», а значит, нет и правильных/неправильных интерпретаций текста — истинный смысл недоступен даже тому, кто его написал, потому что инстанция авторства конструируется текстом, а не наоборот.
Еще одним обвинением против постмодернистов, связанным с работой с текстом и языком как формой, является то, что в их текстах игра с языком важнее смысла, что приводит к превращению произведения в открытую форму, превалирующую над содержанием (Оксимирон: «Ты же просто пустой, абсолютно пустой — ни черта за душою, мне жаль ее. / Ты читал про макак, но ты тоже примат — / Примат формы над содержанием»). Слава снова отвечает на это в постмодернистской логике: раз авторы умерли, остаются только тексты — и именно тексты сражаются на баттлах. Он ехидно замечает, что «панчи Мирона в отрыве от него теряют блеск» и что «другого за такие панчи сослали бы баттлить на RBL». Таким образом, в этой версии в баттл-рэпе все завязано именно на тексте, на его форме, на панчах, а не на смысле, содержании, чего, с точки зрения Славы, не понимает модернист Оксимирон, которому нужны второе дно, трансцедентные смыслы, самовыражение автора:
Но Мирону не нужны панчи, он интересный и так.
Сегодня ты смотришь баттлы без панчей,
а завтра — порнуху без баб.
Личности, личности, личности…
Блядь, какие личности?
Они верят, что я пил мочу,
или что ты встречался с Соней Грезе,
Или что у тебя во рту столько белка,
что можно испечь целый противень безе,
Ведь баттл — территория постправды.
Здесь не важно, какой факт настоящий.
Так какие личности, долбоеб? Тут решает количество панчей.
В финальном аккорде своего выступления Слава КПСС показывает, что бывает с творчеством, если «авторское ядро» (все вышеперечисленные аспекты концепта авторства и фигуры автора) начинает превалировать, и как бы протягивает оппоненту зеркало:
За весь твой творческий путь нихуя, кроме рефлексии.
«Я, я, я» — о своей фигуре весь написанный материал
Ты так много пиздишь о культуре, но хоть где-то ее осмыслял?
Нет.
Даже в ссаной песне про вейп мы сказали намного больше.
Весь твой рэп ни о чем, потому что он только об Окси,
Так что на хуй тебя и на хуй Versus вместе
с вашей послушной толпой.
Лучше я сдохну ебучим ноунеймом,
чем прославлюсь и стану тобой!
5. Слава КПСС как метамодернист
Если смотреть на этот баттл как на отражение глобальных культурных процессов, проигрыш Оксимирона, как бы мы к нему ни относились, был ожидаем. Модернистская позиция, выражаемая в конструировании образа собственного почти божественного величия, чтении лекций «за культуру» (о ее создании, развитии, спасении) и демонстрация полного пренебрежения к оппоненту, смотрится намного менее современно, чем постмодернистское разоблачение провозглашаемых модернистом идеалов и деконструкция образа противника через несоответствие собственным лозунгам. Модерн и постмодерн не жизненные позиции, а разный набор инструментариев. Модернист Оксимирон не может баттлить человека без жизненной позиции, без идеи, без идеологии. Постмодернисту Славе проще — он «берет за шкирку» модерниста, который кричит о своих целях и идеалах, и выворачивает их наизнанку. Последовательному модернисту так сложно бороться с постмодернистами потому, что
