Бонтондо рассказывал ещё много чего. Оказалось, что путники в пустыне часто слышат голоса, мужские и женские, эти голоса сбивают их с праведного пути и соблазняют на греховные пакости. Иногда же голоса предсказывают будущее или зовут в место, где спрятано сокровище. Иногда неведомые силы обещают привести путника к кладу, а на самом деле заманивают несчастного в бесконечные пески, откуда нет возврата. Некоторым путникам доводилось ночью посещать древние города, где они набивали себе карманы и сумки драгоценностями, спеша вернуться назад, а утром с отчаянием вытряхивали из карманов и заплечных мешков песок или камни. Но иногда джинны, как ни странно, показывали путешественникам путь к спасению.

В «час золотого света», на исходе дня, когда воздух в песках дрожит от жары, духи пустыни, по мнению Бонтондо, становятся особенно буйными. В призрачном мелькании угасающего дня, в чередовании теней и света джинны заводят свои бесовские пляски… Тьфу-тьфу!.. А вот вечером идти в пустыню совсем-совсем нельзя: пробил «час джиннов», а это верная смерть.

Тем же, кто хочет встретиться с джиннами, сообщил дальше Бонтондо, надо идти в пустыню перед рассветом, когда бледнеют звёзды, и встать там на открытом всем ветрам месте с поднятыми просительно руками. Перед восходом солнца в дюнах всё стихает, и наступает полная неподвижная тишь. В это время дьявольская злоба джиннов слабеет, а ночные опасности уходят прочь. Тогда у джиннов можно просить, чего хочешь – в этот момент могут сбыться самые заветные желания.

Тема была благодатная, так что у костра сидели долго, пока капитан не скомандовал отбой.

****

Утром восьмого дня пути на стоянку англичан пришёл араб и спросил Бонтондо – знаменитого гадальщика на кофейной гуще.

Араб был великолепный – смуглый молодой мужчина с удивительно добрыми глазами в длинном арабском платье с расшитым оплечьем. Он принёс с собой увесистый мешочек с кофе и сам сварил в узкогорлом котелке-далле всем по чашке. Для себя он достал специальную чашку и блюдце из настоящего белого китайского фарфора.

Пока готовился кофе, все наслаждались неспешной беседой, а потом в тишине воздали должное тонкому напитку. С последним глотком араб покрутил свою чашку и перевернул её на блюдце движением к себе. И подал с поклоном блюдце с чашкой Бонтондо, подсев к нему поближе с мешочком кофейных зёрен.

Сначала араб напряжённо глядел, как Бонтондо, рассматривая чашку, водит глазами и морщит лоб, потом спросил, не выдержав:

– Скажи, уважаемый Бонтондо… Всё ли хорошо в моём великолепном доме?

– О, твой великолепный дом по-прежнему великолепен, – ответил Бонтондо, продолжая глубокомысленно крутить чашку перед глазами.

– А скажи, уважаемый Бонтондо… Всё ли в порядке с моей любимой кобылой? Она должна была принести потомство.

– О! Твоя кобыла ожеребилась, и у тебя появился маленький скакун.

– Хвала Аллаху!

Араб зарделся от удовольствия и стал подползать вместе с мешком к Бонтондо. Тот бросил на мешок быстрый взгляд.

Араб спросил:

– А скажи, достопочтенный… Всё ли в порядке с моей любимой и единственной женой?.. Она должна мне вот-вот подарить первенца.

Бонтондо воскликнул:

– О! Ты любим Аллахом! Твоя единственная жена разрешилась от бремени, и у тебя родился сын!

Араб просиял. Он рывками стал подниматься с подстилки, а схватив мешок с кофе, прокричал в восторге:

– Ты воистину самый прекрасный гадальщик на свете! Воистину, что о тебе идёт молва, опережая твоё появление!.. Ты сделал меня счастливейшим из смертных! Я дарю тебе свою любимую чашку!

И араб вместе с мешком развернулся, чтобы уйти. Бонтондо заволновался.

– Подожди! – вскрикнул он, хватая араба за платье. – Это случилось вчера! Теперь тебе надо узнать, что случилось сегодня утром!

Ошарашенный гость сел опять на ковёр, не спуская с Бонтондо встревоженных глаз.

Бонтондо глянул в чашку, посмотрел печально на араба и быстро заговорил:

– Сегодня утром твоя кобыла пала. Конюший, не досмотревший за нею, наложил на себя руки… Качаясь в петле, он опрокинул светильник, и конюшня загорелась. Огонь перекинулся на дом! Твоя жена, спасая ребёнка, погибла в огне! И теперь некому ухаживать за твоим сыном! И если ты не поторопишься…

Конец фразы араб не дослушал. С отчаянным воплем он бросился прочь, забыв о мешочке с кофе. Как потом узнал Платон, араб в тот же час снялся с лагеря и помчался вперёд.

– Бонтондо, а ведь ты обманул этого человека, – с упрёком сказал доктор Легг охотнику на крокодилов.

– Да, хаким. Обманул, – согласился Бонтондо, горестно вздохнул и мелко-мелко покивал, соглашаясь.

Мешочек с кофе он прижимал к себе, не выпуская ни на минуту. Потом склонил голову набок, растянул губы в широкой улыбке, закрыл левый глаз – при этом его правый глаз остался смотреть радостно и простодушно – и добавил:

– Но как он обрадуется, узнав дома, что все живы!

****

Все последние дни путь каравана поднимался крупными, известково-песчаными уступами к востоку.

Мистер Трелони жадно осматривал окрестности: то справа, то слева в щель в завесах паланкина выглядывала его зрительная труба. Он искал две скалы рядом и одну напротив, но ничего подобного ему не попадалось. В полдень, зафиксированный сразу по всем часам джентльменов, капитан определил координаты, которые были, конечно, очень приблизительными. Но точные координаты им и не требовались, ведь координаты испанского манускрипта тоже были весьма условны. Главное, что караван был в окрестностях нужного места. Только горы, этот очень заметный ориентир, нашим героям что-то не попадались.

Через несколько дней караван подошёл к оазису Атар – довольно большому городу и конечному пункту всех караванных путей.

Здесь располагалась столица молодого эмирата Адрар, и жил эмир, его придворные и его подданные: ткачи, кузнецы, ювелиры, кожевники, красильщики, торговцы и музыканты. И здесь капитана ждала неожиданность, предсказать которую было совсем нетрудно.

В толпе, запрудившей окраинную площадь Атара, он увидел знакомого араба. Он осунулся, похудел за эти дни, но держался со спокойным достоинством. Только глаза его с беспокойством скользили по фигурам караванщиков, и, казалось, плакали без слёз.

Вторым заметил араба Бонтондо. Он придушенно ойкнул, бросил поводья доктору Леггу, и, не дожидаясь пока его верблюд сядет, свалился с него на землю и притаился за колесницей. Араб увидел Платона и стал спешиваться. Платон, быстро глянув на капитана, тоже сошёл с верблюда, вышел арабу навстречу и произнёс:

– О, достойнейший… Скажи мне, чего ты хочешь? Я – Мугаффаль Абул-л-Фарах готов ответить перед тобою за действия своих людей.

Лицо араба исказилось судорогой, но он справился с собой, и скоро только плачущие глаза выдавали его чувства. Он ответил: