– Кто такая Мими?

Я обернулась и увидела Моргану, сидевшую в тени под большим старым деревом. Она была вся в черном, и только ее светлые волосы сияли, как у феи из волшебной сказки. Я так удивилась, увидев ее там, что почти забыла, как сильно была огорчена, да и ветер тоже задрожал, потом как-то странно всхлипнул и стал затихать. Теперь мне уже было видно, что Моргана сидит на какой-то древней могильной плите, и все сорняки вокруг могилы старательно выполоты, так что видна красивая гирлянда, высеченная по краю плиты.

Потом Моргана встала и подошла ко мне. Когда она идет, то держится очень прямо и ноги переставляет, просто как танцор на ходулях. Она подняла с земли зеленую папку Нарсиса, разгладила смятые выпавшие страницы, а потом вдруг стала читать рукопись с самого начала.

И я вдруг поняла, что сделала что-то очень плохое. Я украла историю Нарсиса. Но не тогда, когда стащила ее из спальни Янника, а когда сама ее прочитала. Наверное, я с самого начала понимала, что это так и есть, но ясно все осознала, лишь увидев папку в руках Морганы. Я же прекрасно знала, что написанная Нарсисом история предназначалась не мне, а Франсису Рейно. Это он должен был ее прочесть. И я вдруг подумала: наверное, теперь Моргана уже не будет так хорошо ко мне относиться, узнав, что я воровка? Но сердитой Моргана вовсе не выглядела. Она аккуратно закрыла папку, снова стянула ярко-розовые тесемки, улыбнулась мне и сказала:

– Розетт, это нужно вернуть кюре Рейно. В конце концов, это ведь ему адресовано.

Я понимала, что она права, но идти к Рейно мне не хотелось. Он моего языка жестов совершенно не понимает; а если мне все же удастся как-то объяснить ему, что случилось, то, пожалуй, у Янника будут большие неприятности. И потом, мне ужасно хотелось узнать, что же все-таки случилось с этой их противной тетушкой. Хотя, может, теперь, когда стало ясно, что Мими умерла, конец всей этой истории был мне, пожалуй, уже не так интересен.

– Дело, конечно, твое, Розетт, – помолчав, снова заговорила Моргана. – Но если тебе нужна моя помощь, то я готова помочь.

Я снова задумалась, а она терпеливо ждала, пока я на что-то решусь. Она умела как-то так спокойно смотреть на тебя и улыбаться, и все плохие или злые мысли тут же начинали расплываться, как дым.

– Доверься мне, – сказала Моргана.

Хорошо.

Некоторое время я смотрела ей вслед – она, осторожно ступая, шла к воротам церковного двора, и под мышкой у нее торчала та зеленая папка. А я немного посидела под старым тисом, а потом рассмотрела, что написано на той могильной плите, где сидела Моргана. На желтом песчанике была высечена надпись:

Наоми Дартижан: 1942–1949.

Теперь она такая же, как все.

Вторник, 28 марта

Сегодня утром я ходила в Маро, и оказалось, что судно Ру снялось с якоря и куда-то уплыло, да и остальные речные скитальцы – Бланш, Зезетт, Сафир, Махмед – готовятся отправляться дальше, вниз по течению, и уже пакуют свои вещички, собирают горшки и сковородки, сжигают мусор, закупают припасы и затаптывают костры. Что же послужило причиной внезапного исхода? По-моему, я догадываюсь. Крысолов только начинает с крыс, а потом принимается за детей. Сколькие из них уже тайком посетили Моргану, украдкой проскользнув в пурпурную дверь ее салона? А сколькие услышали ее призыв?

Почувствуй меня. Найди меня. Следуй за мной.

Рейно пытался мне помочь. Его проповеди стали почти яростными. Сегодня утром он, судя по всем отзывам, вещал о коррупции в нашей среде, но внезапно умолк, так и не назвав Моргану. Надо мне снова с ним поговорить: воздействие нашей последней беседы оказалось не столь долговременным, как мне хотелось надеяться. К тому же Рейно явно чем-то огорчен или озабочен: его мысли окрашены печалью и окутаны дымом. Мне всегда казалось, что его мысли прочесть нелегко, человек он слишком закрытый, но сейчас он отчего-то сильно переменился и кажется легким и хрупким, точно лист бумаги над огнем, который вот-вот вспыхнет. Смерть Нарсиса, похоже, как-то особенно его потрясла, но я не понимаю почему. Они ведь никогда не были друзьями; хотя, конечно, для Рейно этот старик – часть его детства. Может, я именно поэтому постоянно вижу дым в его мыслях? Или же этот дым скрывает нечто совсем иное?

Розетт тоже стала какая-то далекая: не хочет помогать мне в chocolaterie, и ей, похоже, безразлично, что речные люди так спешно покидают Маро. Она странно взволнована завещанием Нарсиса и своей новой дружбой с Янником Монтуром и из-за всего этого в последние дни буквально сама не своя, вскакивает от каждого резкого звука, а иногда и вовсе без причины – прямо как кошка в неспокойный, ветреный день. И в ней появилось что-то еще, что-то почти похожее на гнев. И я не знаю, с чем это связано. Моя зимняя девочка всегда была такой милой, такой предсказуемо сумасбродной. А сейчас она стала какой-то грозной, сосредоточенной, стремительной; хлопнет дверью и сразу взлетит к себе наверх, а Бам, точно ухмыляющаяся горгулья, скорчит мне рожу и потащится за ней следом. Вчера вечером Розетт и вовсе вернулась домой со слезами на глазах, а под ногтями у нее была черная земля, и я решила, что она, наверное, сажала цветы у могилы Нарсиса. Ну что ж, достаточно безобидное времяпрепровождение; зато сейчас она держится вдали от этого тату-салона.

А Моргана по-прежнему остается неуловимой – во всяком случае, для меня. Я ни разу не видела, чтобы она выходила из дома, хотя другие люди говорили мне, что она частенько это делает. Гийом, например, дважды видел ее возле церкви, и Жозефина как-то встретилась с ней на рынке – она несла целую корзину баклажанов и большой пучок левкоев, пахнущих ночью.

– Я ее по твоему описанию узнала, – рассказывала мне Жозефина, заглянув ко мне с утра, чтобы выпить чашечку мокко и заказать к Пасхе шоколада для Пилу и его друзей. – Это правда, что у нее ног нет?

Я сказала, что, насколько я знаю, это действительно так и она носит протезы. Жозефина с сомнением на меня посмотрела и сообщила, что на рынке Моргана была в сапожках.

– Может, ты и права, но я рассмотреть не успела – я с ней совсем недолго разговаривала, – сказала она, маленькими глоточками прихлебывая крепкий мокко, но я заметила, как ее щеки вспыхнули румянцем, и поняла: она не хочет, чтобы я знала, сколько времени они с Морганой на самом деле беседовали. И что-то еще промелькнуло в ее мыслях – то ли цветная полоска, то ли нитка дыма, – и это выглядело уже почти двуличием…

– Подумываешь сделать себе тату? – спросила я чуть насмешливо, словно давая понять, как это нелепо. И тут же, едва успев проникнуть в мысли Жозефины, увидела там яркие пятна света, похожие на солнечные зайчики, пробивающиеся сквозь листву, а затем дубовую ветку с желудем и двумя молодыми зелеными листками…

Почувствовав, что у меня подгибаются колени, я прошептала:

– Значит, тату ты уже сделала…