– Ай, оставьте, на нем есть лицо! На нем нет чистой рубашки. Ну, ничего: вот она умерла, вот он ее похоронил, скоро женится, и на нем будет лицо, и на нем будет чистая рубашка!

Наконец из кабинета выходит любительница ядов, и входит следующая пациентка. Эта как раз к лекарственным препаратам относится с подозрением:

– Доктор… вы мне сказали пить две таблетки: красненькую и желтенькую.

– Да-да. Одну вы принимаете до еды, другую – после.

– Доктор… я как раз хотела спросить: можно я буду принимать только красненькую?

– Да что вы, это разные лекарства от разных болезней! Будьте любезны – одну до еды, другую – после!

– Знаете, доктор… тогда я буду принимать только желтенькую…

В кабинете наступает зловещая тишина, как перед взрывом. Наконец вскипающий голос доктора:

– Послушайте: Фишер и Фридман – это одно и то же?!

Снова тишина, озадаченная…

– А я с ними не знакома… – наконец искренне отвечает дама.

И я, закусив губу, сижу с каменным лицом, чтобы, выйдя из кабинета врача, тут же записать на обороте рецепта не только «слова песни», но и интонацию – что не менее важно.

– Вы считаете, человека можно обучить писательскому мастерству?

– Нет, конечно. Это все равно что учить ребенка ходить, объясняя – какой ногой и как ступать. Но образовать его, обучить каким-то расхожим приемам ремесла – можно вполне… Скажем, погрузить в среду, которая отшлифует дарование…

Картинка по теме:

Году в восемьдесят пятом мы с Борисом оказались в Доме творчества писателей в Гаграх. Познакомились там с трогательным старичком, не помню, как его звали, – скажем, Степан Ильич. Оказалось, что Степана Ильича только три года назад приняли в Союз писателей. А до этого он всю жизнь был замдиректора по хозяйственной части Дома творчества «Переделкино». И всю жизнь писал стихи, допекая известных писателей, постояльцев «Переделкино», просьбами прочитать и «дать свою оценку».

Говорил он размеренно, степенно, таким эпическим зачином:

– Да-а… У нас каждый год поэт Луговой живал, по два, по три месяца… Да-а… И я однажды решил ему стихи показать, попросил нашего директора – они с Луговым были приятелями, – чтобы составил протекцию. Тот все выяснил, договорился и сказал мне:

– По вечерам Луговой медитирует. Вот как увидишь вечером, что свет у него зажегся, – выжди часа два, потом иди… Да-а… Я так и сделал… Поднялся по лестнице, постучал… услышал: «Войдите!» Открыл дверь и вошел. Луговой сидел на полу, в позе лотоса. Принял меня приветливо, но подниматься не стал. Взял тетрадку с моими стихами… глазами по строчкам побежал, кивал, кивал… Что-то хвалил… Да-а… Одну строку только раскритиковал. Там у меня такое слово было – «стезя». Он ногтем эту строку отчеркнул и сказал: «Стезю – к ебене матери!»

Между прочим, этот Степан Ильич потом и в Литературный институт поступил, в семинар Михаила Светлова. Рассказывал, что на первом занятии Светлов велел каждому студенту-новичку прочесть по одному своему стихотворению. Пока ребятки завывали, Михаил Аркадьевич сидел, дремал… Когда отчитал свои вирши последний студент, Светлов открыл глаза и сказал: «Ну, поэтов из вас не выйдет, а стихотворцев я из вас сделаю. Стоить это будет недорого: бутылку водки».

– Похоже, тема «Светлов и возлияния» неисчерпаема. Вам не кажется, что многие истории на эту тему возникли уже после смерти поэта?

– А это неважно. Кристаллизация мифа – дело обычное в том, что касается биографии знаменитых людей. Процесс активизируется именно после того, как человек умирает. Ведь, если вдуматься, на всем протяжении истории культуры мы имеем дело с мифами. Они возникают при жизни творца (или сразу с его смертью), отвердевают, обрастают деталями, служат основой для творчества более поздних поколений творцов. Возьмите заведомо сомнительную легенду о Моцарте и Сальери. Сколько споров она породила. Но и гениальную пьесу Пушкина – тоже.

Кстати, о Сальери, Моцарте и… опять же Михаиле Светлове. Возможно, очередная байка. Возможно, миф. Светлова обсуждали на заседании бытовой комиссии Союза писателей, ругали за пьянство. Тот слушал-слушал, наконец вспылил.

– Да что вы пристали! – говорит. – Все великие пили!

– Кто – пил?

– Да все: Мусоргский пил, Глинка пил, Моцарт пил…

– Что?! Что Моцарт пил-то?! – возмутился кто-то из партийных функционеров.

– А что Сальери ему наливал, то и пил, – мгновенно ответил гениальный Светлов.

– Пространство, которое создает писатель, заполнено особой энергетикой. Частенько эта энергия по каким-то своим законам перетекает в реальность. Немало «писательских» случаев, когда автор придумывает сюжет, а тот через какое-то время обрушивается на него с подозрительной зеркальностью. Так было с Тэффи, с Роменом Гари. С Вами такое случалось?

– Я настолько хорошо знакома с этим потусторонним законом и настолько в него верю, что в каждое новое литературное плавание отправляюсь как сталкер – в зону, не зная, вернусь ли целой. Пока писала повесть «Высокая вода венецианцев», где смертельно больная героиня отправляется в Венецию, раза два добивалась у врачей тщательных обследований. А мама моя вообще плакала… Вроде пока пронесло… не знаю – надолго ли… В этом отношении наша профессия, «создание параллельных реальностей», так же опасна, как опасно дело ликвидаторов. Все время ждешь определенной дозы облучения.

Но бывают и очень смешные «обратки». В романе «Синдикат» я описываю деятельность особого отдела некой гигантской организации, которая занимается розыском бесследно исчезнувших израилевых колен, угнанных когда-то в древности из страны Навуходоносором. Эти ушлые чиновники, дабы не потерять деньги американских спонсоров, «находят» потерянные колена то на Крайнем Севере, то в джунглях Амазонки… Словом, сочиняя, я повеселилась на славу, погуляла по просторам материков. И вот, не так давно, читаю в одной из авторитетных израильских газет, что некое племя «майори» в Новой Зеландии объявило себя потомками потерянных колен. Поди, после такого, еще что-то придумывай!

Картинка по теме:

Наш приятель, американский дипломат Илья Левин, три года служил в Эритрее. Когда я впервые услышала название страны, я даже не поняла – о чем идет речь. Выяснилось, что это государство такое в Восточной Африке, на берегу Красного моря. Кстати, недалеко от нас.

Эритрейцы, рассказывал Илюша, люди темнокожие, однако с тонкими удлиненными лицами, выразительными чертами; встречаются и очень красивые экземпляры. Сами считают, что происходят от царицы Савской и царя Соломона. Исповедуют какую-то раннюю форму христианства, близкую к иудаизму. Носят сплошь и рядом библейские имена. Например, девушку, которая ходила к Илюше убирать, звали Ерузалем. А садовника вообще простенько звали: Адонай (молитвенное обращение к Богу).