Больше рядом с Виталиком не было никого.

На следующий день я отдал Нонне все свои сбережения. Все, что я копил на подарок для Виталика к его совершеннолетию. Она уезжала в Феодосию. Я проводил ее. Мы долго смотрели друг на друга сквозь стекло вагона. Неловко улыбаясь, она вдруг послала мне воздушный поцелуй…

И я остался один.

Я не мог оставаться в этом городе дальше. Здесь все напоминало мне о сыне. Дворы я мел уже в некоем бессознательном, сомнамбулическом состоянии. Потом пришла телеграмма – заболела мать. Это известие на время разбудило меня, я стал собираться в дорогу и все время спрашивал сам себя: как же это мне и раньше не пришло в голову – уехать отсюда? В дверь позвонили.

Передо мной стояла Рита. Она попросила разрешения войти. Я долго смотрел на девочку, которая была первой любовью моего сына, и очнулся не сразу.

– Аркаша, – сказала она ласково и просительно дотронулась до моей руки. – Аркаша, я слышала, что ты уезжаешь?

– Да. К матери. В деревню, – ответил я, как автомат.

– Надолго?

– Да. Насовсем. Наверное.

– Аркаша! Тебе ведь будут нужны деньги? Мать твоя, я слышала, болеет, а в деревне какие заработки… Знаешь, что? Пусти меня к себе пожить.

Я делал попытки вынырнуть, выбраться на поверхность из своего сонно-равнодушного состояния. Никак не мог понять, что она говорит.

– Пусти меня, Аркаша, – настаивала Рита. – Я буду аккуратно платить, каждый месяц. А хочешь – мы сразу за полгода-год тебе отдадим…

– Мы?

– Ну да, – она покраснела. – Я у тебя… если мы договоримся… с женихом жить буду.

Рита была первой любовью моего сына: мой сын лежит в могиле – она живет, и не просто живет, она хочет жить с женихом – у нее все впереди…

– Ну так как, Аркаша?

Интересно, что она называла меня просто Аркашей. Ведь я был отцом ее одноклассника. Впрочем, она могла этого не знать. Просто не замечать, что Виталик иногда приходил ко мне. Ей это было неинтересно.

– Я тебя очень-очень прошу!

Я согласился, и, счастливо блеснув на меня глазами, она сбежала по лестнице, напевая чуть ли не во весь голос…

Я переехал к матери, Рита сняла у меня квартиру – так продолжалось два года. Все эти два года я каждый месяц приезжал к ней за деньгами и возвращался обратно в таком состоянии, словно мне надавали пощечин: счастливый смех и веселый голос ровесницы моего сына, которая была его первой любовью, били меня наотмашь. Я ехал обратно в электричке. И когда очертания вокзала окончательно терялись в заиндевелых окнах последнего вагона, возникало ощущение, что я не уезжаю, а бегу. Что я предаю моего сына…

Один раз он приснился мне. Просто стоял, смотрел на меня.

– Скажи что-нибудь, сынок! – просил я.

Но сын качал головой, отворачивался и уходил – сгорбившись, неловко загребая ногами, маленький, некрасивый, никому не нужный… Я проснулся – и в ту же ночь со мной случился первый припадок.

Очнувшись после него, я вдруг почувствовал себя счастливым. Да, счастливым!

Я вдруг все понял!

Нам всем нужно быть вместе.

Не только нам, нам вдвоем, мне и сыну. Нет! Какой смысл быть «там» таким же несчастным, что и «здесь»? Мы все должны быть вместе – все, кто был дорог Виталику. Все они должны быть с ним.

И тогда придет покой.

Когда я понял это, то впервые со дня смерти сына почувствовал, что оживаю. У меня появилась цель.

Я вышел из дома, сел на крыльце, чтобы все обдумать.

Сначала – Лара. Она уйдет первой. Виталик встретит ее. И там, вдвоем, им обязательно будет хорошо.

Потом – Рита. Это будет немножко несправедливо, потому что именно она была его первой любовью, но она уступит место Ларе, потому что перед смертью Виталика Лара была ему дороже.

Еще – Татьяна… Ее нам тоже надо будет взять с собой. Это она сломала Виталику руку, из-за нее он не стал прославленным музыкантом, и она тоже должна принять его приглашение.

Приглашение умереть – я сам передам его Татьяне.

Ей и всем остальным.

Когда я принял это решение, в моей жизни появился смысл!

На следующий день я отправил приглашение Ларе. Выждал день – она должна была осознать его, принять и собраться в дорогу.

Потом я ей позвонил.

– Это Лара?

– Да. Погодите минутку, – попросила она. В трубке отдаленно слышался собачий лай с восторженными, визгливыми нотками – наверняка бесновался щенок. С минуту Лара урезонивала расшалившуюся собаку.

– Слушаю вас, – сказала она наконец.

– Вы получили приглашение?

– Какое приглашение? Я получаю много приглашений.

– Приглашение на свадьбу. От Виталия. От Виталия Изотова – вы должны его помнить.

Она помолчала. Я слышал только легкое дыхание.

– Я не знаю, кто вы и чего добиваетесь, – сказала она наконец, и в голосе ее проскользнуло раздражение, смешанное с легким испугом, – но это была дурная шутка. Виталий Изотов умер. Почти два года назад.

– И все-таки, это приглашение от него, – сказал я поспешно, ибо даже на расстоянии уловил, что Лара вот-вот швырнет трубку. – Погодите! Кроме открытки он прислал вам еще кое-что. Я могу передать вам это. Это очень интересная вещь.

Она опять помолчала.

– Где?

Мы договорились о встрече.

Я пришел первым и долго смотрел на нее из-за широкоствольной сосны. Девушка, из-за которой погиб мой сын, и вправду была ослепительно хороша. Но, думал я, если снять с Лары все ее дорогие цацки, дубленку, белые сапоги, если смыть с лица косметику и обрезать длинные светлые волосы – не станет ли она так же проста и некрасива, как и мой сын?

Впрочем, у меня было немного времени для раздумий.

Я подошел сзади, и Лара, мельком оглянувшись, пробежала по мне равнодушным взглядом и снова отвернулась к дороге. Ей даже в голову не приходило, что кто-то может прийти к ней на своих двоих. Я встал в двух шагах от нее. Она снова быстро оглянулась, состроила недовольную гримаску, посторонилась…

…Ее собака прыгала на меня, лаяла до хрипоты, трепала рукав моей куртки. Щенка я мог бы убить одним ударом каблука, но разве он был в чем-либо виноват перед моим сыном? А Лара – Лара умирала медленнее, чем бы мне хотелось, она оказалась очень сильной девушкой, она билась в удавке и тихо оседала на снег, руки царапали шею, пытаясь уцепить, оттянуть, разорвать то, что так мешало ей дышать.

И все-таки глаза ее остекленели.

Я хотел уйти скоро, не оглядываясь – и все же оглянулся. Девушка лежала на боку, подогнув ноги в коленях, одна рука тянулась к шее, другая, поблескивая маникюром, вытянулась на снегу. Я смотрел на нее, я понимал, что сделал это ради сына, и все же в голове моей засверкали тысячи молний. Дикая, опоясывающая боль грозила расколоть мой череп на части. Я прислонился к дереву, чувствуя дурноту. Это потому, понял я внезапно, что она смотрит. Смотрит на меня…