С личной жизнью у бывшей девушки из Феодосии тоже никак не складывалось. Это раздражало ее больше всего. «Ты загубил мою жизнь!» – такой идиотской фразой она встречала и завершала каждый мой приход. Но очень скоро состояние ее духа перестало меня занимать абсолютно.

Я сам от себя не ожидал, что сумею настолько привязаться к сыну. Он был очень похож на меня – с той же болезненной худобой, граничившей с тщедушностью, и с таким же слабым зрением. Но, к сожалению, унаследовав от меня редкостную даже для мужчины непривлекательность, он не перенял моего флегматичного нрава.

Все свою недолгую жизнь он до смерти боялся собственной матери.

Нонна хотела сделать из нашего сына вундеркинда и с раннего возраста таскала его по различного рода кружкам и секциям, совершенно не принимая во внимание полное отсутствие у Виталика способностей к декламации, рисованию, кибернетике, дельтапланеризму… Каждый раз дело заканчивалось тем, что педагоги вежливо отказывались продолжать заниматься с бесперспективным ребенком.

Нонна набрасывалась на них с оскорблениями, с взлохмаченной головой и покрасневшим лицом выскакивала на улицу, волоча за собой мальчика, который в такие минуты выглядел маленьким затравленным зверьком. Когда я увидел это в первый раз, у меня впервые в жизни заболело сердце.

Но случилось неожиданное. В семь лет Виталика не только приняли в музыкальную школу по классу фортепьяно, но и, к нервной радости матери, скоро сообщили, что у мальчика несомненные способности. Я часто поджидал его у ворот «музыкалки» и удивлялся сам себе: оказывается, я способен просто разрываться от гордости, видя, как мой маленький сын выходит на крыльцо, прижимая к себе непомерно широкую нотную папку, и ищет меня глазами.

Мы шли домой. То есть я провожал моего сына к нему домой.

– Папа, ты знаешь, – доверчиво говорил он, втискивая в мою руку теплую ладошку, – а джаз-пианист Нико Брино попал в Книгу рекордов. Его никто не может переиграть. Как ты думаешь, я смогу?

И смотрел на меня сквозь очки так искательно, искренне – впервые в жизни кто-то интересовался моим мнением! Я был авторитетом для этого крошечного существа. Только для него, и ни для кого больше – но на последнее мне было наплевать!

– Конечно, сынок. Конечно. Ты сможешь. Ты у меня всех переиграешь.

Задрав головенку – для него я был высоким! – Виталик улыбался мне – мне! – робко и благодарно и крепче стискивал мою ладонь.

– Папа! А Себастьян Бах сочинил свои знаменитые «Гольдберг-вариации» как средство от бессонницы! Для одного русского посла в Дрездене. И эти «вариации» его прославили. Правда, смешно?

– Правда, Виталька! Это очень, очень смешно…

Два с лишним года, что мой сын проучился в музыкальной школе, будучи одним из самых способных учеников этого заведения, были нашей самой счастливой порой. Нонна не раздражалась так сильно ни на меня, ни на «бестолковщину», как ей случалось раньше называть нашего сына. Мы жили почти что мирно – хотя и врозь.

И вдруг все кончилось. В нелепой детской драке, пустой драке из-за девчонки, по странному совпадению случившейся возле моего дома, Виталику сломали руку. Крайне серьезная травма, перелом сразу четырех пальцев, одного из них – в двух местах, вынудила сына два месяца проходить в гипсе и навсегда лишила его надежды стать пианистом.

Он плакал, плакал навзрыд, долго, до икоты, бросал на пол папку с нотами, снова поднимал ее, неловко прижимал ее к груди загипсованной рукой, отшвыривал… Даже Нонна присмирела, притихла, бросалась к нему с поцелуями, но мальчик отпихивал ее руками, ногами и плакал, плакал, плакал…

С того самого дня я стал по-новому смотреть на двух девочек, которые жили через два подъезда от меня.

Когда я видел Таню, я говорил себе: «Вот та, по чьей вине мой сын лишился своей мечты. Она сломала ему руку».

А если мимо меня со смехом пробегала ее сестра, которую все во дворе звали Ритусей, я не мог избавиться от съедавшей меня мысли, что та драка началась из-за нее.

Ритуся была первой детской любовью моего сына. То, что девочка отвергла его, было вторым большим горем в его маленькой жизни, но вместе мы пережили и это. Слушая его рассказы об этой девочке, глядя на его восторженное лицо, я завидовал Витальке – потому что сам не умел любить никого… кроме него самого. И мальчик тоже был очень привязан ко мне.

Это было время, когда мы проводили друг с другом бóльшую часть времени. В стране произошли серьезные перемены. Нонна ни с того ни с сего решила, что Провидение дает ей в руки шанс, – и с головой окунулась в малопонятные мне авантюры, результатом которых стало открытие в полуподвальном помещении магазина, торгующего ширпотребом.

Она крайне беспорядочно вела дела, связывалась с подозрительными личностями, входила в долги и, случалось, выпутывалась из них с проворством, которого я лично даже не мог от нее ожидать. Некоторое время дела ее шли в гору, и я со своей скудной помощью оказался бы вышвырнутым за порог, если бы ей было с кем оставить сына.

На наше счастье, Виталика ей было некуда деть, а я проводил с ним время охотно. Какое-то время это устраивало всех.

Но потом настал август 1998 года – «черный вторник», дефолт. Меня он не коснулся: я был небогат, не имел сбережений, и банковский кризис, который разорил сотни тысяч человек, никак на мне не отразился.

На мне – но не на Нонне.

Она ворвалась ко мне, такая же, как тогда, двенадцать лет назад – потная, растрепанная, в мокром от дождя плаще. Губы ее прыгали. Она долго не могла припасть к стакану, чтобы выпить предложенную мной воду.

Я сидел перед ней в кухне (все, как тогда!) и ждал, когда она успокоится.

С третьей попытки ей удалось несколькими судорожными глотками осушить стакан воды. Потом она с минуту вертела его перед собой, не понимая, как он оказался в ее руках. И вдруг со всего размаха запустила стаканом в стену над моей головой:

– Все пропало! Все кончено! Понимаешь ты, чурбан? Все пропало!

– Что у тебя пропало? – спокойно осведомился я.

– Все!!! Я влетела на деньги, вот что! Мне дали три дня сроку, чтобы вернуть долг! А потом поставят «на счетчик»! Мы с Виталиком в опасности, нас могут убить, понятно?!

– Прекрати орать и скажи все толком!

Она долго, бестолково, путаясь, возвращаясь к началу и то и дело перескакивая с одной мысли на другую, рассказала мне о своем несчастье: для расширения бизнеса она одолжилась у крайне непростых людей, и теперь, когда доллар подскочил в несколько раз, вернуть эту сумму Нонна не в состоянии.

– Сколько?

Она назвала цифру – я лишь присвистнул и пожал плечами.

– Таких денег у меня нет. И ты это знаешь.

– Да, – вскинула она подбородок, и глаза ее заискрились презрением. – Откуда бы у тебя взялись деньги? Ты ни на что не способен, ты – раб метлы и лопаты! Господи, как я тебя ненавижу!