Кем? От чего? И для чего?

Очевидно, для того, чтобы я не мог никуда уехать дальше деревни Верхние Пискуны.

А куда я могу уехать?

Ну, уеду я по бетонке до Научного городка. Оставлю велосипед возле знакомого подъезда, поднимусь в знакомую квартиру. Мне откроет дверь прелестно растрёпанная женщина в прелестном клеёнчатом фартуке, прелестно сбитой набок юбке, прелестных разъезжающихся шлёпанцах, с прелестной сигаретой «Шипка» в зубах. Раздвигая сохнущие пелёнки, проведёт на кухню, усадит на трёхногую табуретку и скажет:

– Сейчас я тебе кофе сварю. Хочешь кофе? Растворимый. А может, рюмочку? Или ты за рулём?

– Э-э! – махну рукой я. – За моим рулём дырку не проколют. Давай и рюмочку.

Мы будем сидеть на кухне, пить кофе, курить и разговаривать.

– Ну, как твой тиран? – бодро спрошу я. – Всё, небось, в Сан-Франциско?

– Мой тиран уже, небось, в Загребе, – в тон ответит она. – Или в Карловых Варах… Твоя-то узурпаторша как? Всё удобряет?

– Удобряем, удобряем, – солидно кивну я. – Вносим… То ли мочевину, то ли клейковину. Суперфосфат – само собой.

Потом я спрошу:

– Живешь-то как?

– Да что же, – взмахнув надо лбом руками, она подбросит лёгкие, свисающие пряди и улыбнётся. – Вот – как видишь… Ты-то как?

– Да живу, – отвечу я. – Что мне сделается…

Вот и всё. И все грехи наши тяжкие.

Никуда я её не увезу, не заверну в попону и не переброшу через седло. Нет у меня седла, и везти мне её некуда.

Да она и не поедет со мной. Ну кто я такой? Рядовой редактор рядового периферийного издательства. А он кто? Ого-го! Он на международные симпозиумы ездит в году чаще, чем я в пивные хожу. Так что мы просто дружим. Мы не любовники, мы – кореша. Тихие, безвредные собутыльники, очень симпатичные друг другу.

И стоит ли из-за этого заговаривать камеру?

…Собак на моём пути значительно больше, чем гвоздей. Как только я сворачиваю с нашей дачной гравийки на центральную магистраль Пискунов – улицу имени Дарвина, они бросаются на меня из всех подворотен и долго гонятся следом. Это вполне современные собаки, воспитанные в условиях наступления технического прогресса на пригородную деревню. Они давно не лают на машины, с рычанием проносящиеся по бетонке мимо Пискунов, мирно сосуществуют с мотоциклистами – с одной стороны, и коровами, козами, свиньями – с другой. А вот странное, бесшумное сооружение на двух жидких колёсах и странный ездок, в отличие от привычных мотонаездников подозрительно шевелящий ногами, вызывают в них недоумение и злобу.

Но нет худа без добра. На собаках я выигрываю драгоценную минуту. Они гонят меня, как зайца, от начала улицы почти до самого магазина. Дальше не их территория. Дальше территория автомобилей. Собаки считают, что сделали своё дело: выгнали меня под автомобили, как под ружья охотников.

Впрочем, сегодня собакам не до меня: на улице Дарвина играют свадьбу. По этому случаю улица пьяна – празднично и шумно.

Улица Дарвина вообще замечательная улица. По ней проходит большой дачный шлях, и это обстоятельство, а также близость магазина, где всегда можно сдать пустые бутылки, а потом сообразить на троих, вконец развратило жителей улицы. Каждый день они видят сытых, весёлых, легкомысленно одетых – в джинсы, трико, цветастые распашонки, пляжные кепочки с прозрачными козырьками – дачников. Дачники толпятся в магазине, набивают сумки разнообразной снедью и бутылками, бутылками, бутылками. Дачники едут в новеньких «жигулях», на задних сиденьях которых покачиваются элегантные колли и астматические боксёры. Дарвинцам поэтому кажется: весь мир занят лишь тем, что лежит в тенёчке, потягивает вино и, открыв рот, ловит падающую прямо с куста малину. И по принципу: «А мы что – рыжие?» – дарвинцы тоже не считают себя обязанными систематически трудиться. Существуют они, в основном, с огородов. Но существуют странно. На других, глубинных улицах Пискунов живут крепкие неиспорченные хозяева. Они торгуют молоком, ранней редиской и картошкой на дому. Стригут, то есть, купоны с дачного окружения. Дарвинцы презирают эту обстоятельность. Если дарвинец стоит возле калитки своего дома с ведром картошки – это означает лишь то, что у него нечем опохмелиться. Имея же рубль тридцать семь на вино «Рубин», он ни за какие деньги не спустится в погреб. Дополнительный промысел дарвинцев: сбор пустых бутылок и прокат трёхлитровых стеклянных банок для желающих освежиться пивком возле киоска, торгующего, само собой, на розлив и в собственную тару.

А сегодня свадьба. Потная, краснолицая, она выплеснулась на улицу, образовав широкий, топочущий круг. В центре круга, сдвинув на глаза шляпу и не выпуская изо рта сигареты, играет на гармошке высокий парень. Крепкая, озорная тетка, подбоченившись, отбивает дробь и выдает припевки:

Здесь же, за спиной толпы, как конная милиция, стоят, растопырив ноги, мотоциклисты.

У меня такое впечатление, что эти длинноволосые ковбои в резиновых сапогах с мушкетёрскими отворотами даже спят в обнимку со своими «юпитерами». Я вижу их всегда только в сёдлах. Они несутся по улице развёрнутой цепью, делают поворот «все вдруг», мчатся обратно, разъезжаются, съезжаются, закуривают, обмениваются запчастями, пьют из горла вермут – всё не слезая с мотоциклов.

Они – мои главные враги. Когда я крадусь по обочине дачной дороги, мотоциклисты с адским грохотом настигают меня и стараются проскочить рядом так близко, чтобы чиркануть по моему бедру своей жесткой дерматиновой курткой. Я опасно виляю, вцепившись в руль закостеневшими руками, кое-как выравниваю велосипед и еду дальше с колотящимся сердцем.

А сзади снова нарастает грохот.

Мотоциклисты откровенно презирают мою безмоторность. Когда я пеший, не на велосипеде, я для них, в зависимости от настроения, либо «мужик», либо «козёл». На велосипеде же я просто червь.

Нынче вот хорошо. Свадьба отвлекла на себя и собак и мотоциклистов. Я еду обратно с набитым рюкзаком, небрежно посвистываю. Благополучно миновал улицу Дарвина, вывернул на гравийку. Теперь надо отсчитать четырнадцать телеграфных столбов – и в зарослях тальника откроется калитка нашего кооператива.

Впереди маячит фигура сторожа дяди Саши. В руках у него по большой сумке – из магазина шагает. Дядю Сашу можно признать издалека: он ходит нараскоряку и как бы слегка приседает во время шага – у него больны ноги. Но, несмотря на безножье, он исправно охраняет наше имущество и наши урожаи от набегов пискуновских чингачгуков. Каждый вечер дядя Саша, повесив на плечо дробовик, обходит дозором дачный посёлок. Иногда он останавливается, для острастки стреляет в воздух и невыразительно, без пауз кричит: «Эй кто там, вот я вас!»

Когда ноги у него шибко разболятся, дядя Саша всё равно дежурит, только на крылечке своего дома. Посидит, посидит – пальнет, крикнет. Помолчит – снова пальнет и снова крикнет.