ведь каждый умеет считать до четырех и сможет отличить круг от квадрата; но в качестве формирующих принципов они не осознавались и – по той же причине – их психологическое значение тоже не осознавалось. Большинство моих основополагающих взглядов и идей берет свое начало в этих экспериментах. Я начинал с наблюдений и лишь затем отваживался формулировать и излагать свое мнение. Так обстоит дело с рукой, которая водит карандашом или кистью, с ногами, исполняющими движение в танце, с глазами и ушами, со словом и мыслью: некий темный позыв выступает верховным судьей образца, бессознательное априорно перетекает в пластичные формы, и никто не ведает, что сознание другой личности определяется теми же самыми принципами в той же самой точке, где человек ощущает свою уязвимость перед безграничностью произвола случая. Всей этой процедурой, по-видимому, повелевает некое смутное предвидение – предвосхищение не просто образца, но и его значения[381]. Образ и значение тождественны – когда первый принимает форму, а второй придает ясность. Вообще-то образец не нуждается в истолковании: он сам изображает собственное значение. В ряде случаев я отказываюсь от толкований по терапевтическим соображениям, но научные знания, безусловно, другое дело. Здесь мы должны извлечь из нашего обобщенного опыта некоторые понятия, потенциально обладающие наивысшей общей ценностью и не присущие нам априорно. Эта деятельность позволит перевести вневременной и вездесущий действующий архетип на научный язык современности.

[403] Эти взаимодействия с пациентами и последующие размышления привели меня к убеждению, что существуют определенные состояния коллективного бессознательного, которые регулируют и стимулируют творческую фантастическую активность, а также вызывают соответствующие конфигурации из имеющегося в наличии сознательного материала. Они проявляют себя в точности как мотивы сновидений, поэтому активное воображение, как я назвал этот метод, до некоторой степени замещает сновидения. Существование этих бессознательных регуляторов – я иногда употребляю слово «доминанты» вследствие принципа их функционирования[382] – видится мне настолько важным, что на этом основании я выдвинул гипотезу безличного коллективного бессознательного. По-моему, наиболее замечательное свойство метода активного воображения состоит в том, что он не предполагает reductio in primam figuram[383]; скорее этот метод тяготеет к синтезу – при посредстве добровольно принятой установки, но в остальном совершенно естественному – пассивного осознанного материала и бессознательных воздействий. Следовательно, перед нами своего рода спонтанное самоусиление архетипов. Образы нельзя воспринимать как результат сведения сознательных элементов к их простейшим знаменателям, поскольку это откроет прямую дорогу к примордиальным образам, которые, как я говорил ранее, попросту невообразимы; они проявляются только в процессе усиления.

[404] На этом естественном процессе усиления я также строю свою методику выявления смысла сновидений, поскольку сны ведут себя точно так же, как и активное воображение; здесь лишь отсутствует использование сознательных элементов. В той степени, в которой архетипы вмешиваются в формирование сознательного содержания, регулируя, модифицируя и мотивируя элементы, они действуют подобно инстинктам. Поэтому вполне обоснованно предполагать, что эти факторы связаны с инстинктами, и, значит, нужно задаться вопросом, не окажутся ли типичные ситуационные образцы, которые явно представляются этими коллективными формирующими принципами, в конце концов тождественными инстинктивным образцам, а именно – образцам поведения. Должен признать, что вплоть до настоящего времени я не нашел таких доводов, которые помогли бы решительно опровергнуть это предположение.

[405] Прежде чем продолжить размышления, следует выделить тот признак архетипов, который очевиден любому, кто располагает практическим опытом в данной области. Архетипы, когда они появляются, носят отчетливо выраженный нуминозный характер, каковой следовало бы описывать как «духовный», если слово «магический» кажется здесь слишком сильным. Соответственно, для психологии религии это явление представляет величайшее значение. В своих последствиях оно, увы, двусмысленно. Оно может быть исцеляющим или разрушительным, но никогда не будет индифферентным (конечно, при условии достижения определенной степени ясности)[384]. Эта особенность в первую очередь побуждает использовать эпитет «духовный». Довольно часто бывает так, что архетип в сновидениях или фантазиях является в облике духа и даже ведет себя как какой-то призрак. Его нуминозность окружена мистической аурой, и она оказывает соответствующее влияние на эмоции. Она воспламеняет философские и религиозные убеждения в тех самых людях, что мнят себя на голову выше любых подобных проявлений слабости. Часто она ведет к цели с беспримерной страстью и беспощадной логикой, очаровывает субъекта, и он, несмотря на самое отчаянное сопротивление, не способен освободиться от этих чар, а потом уже и не желает освобождаться, потому что полученный опыт открывает глубину и полноту смысла, ранее вовсе неведомые. Я отлично понимаю, сколь сильным будет противодействие психологическим открытиям такого рода, обусловленное совокупностью всех укоренившихся убеждений. Опираясь скорее на дурные предчувствия, чем на фактические знания, большинство людей опасается той грозной силы, которая таится в каждом из нас и ожидает магической команды, чтобы освободиться от чар. Это магическое слово, всегда оканчивающееся на «-изм», наиболее успешно воздействует на тех, кто менее всего осведомлен о своем внутреннем «я» и кто старается держаться как можно дальше от своих инстинктивных корней, пятясь в поистине хаотический мир коллективного сознания.

[406] Несмотря на свою близость к инстинктам (или, возможно, благодаря этой близости), архетипы представляют собой подлинный элемент духа, но этот дух не следует отождествлять с человеческим интеллектом, поскольку перед нами spiritus rector [385] последнего. Можно сказать, что содержание всех мифологий, всех религий и всех «-измов» архетипично. Архетип есть дух или анти-дух: его восприятие в конечном счете зависит от человеческого ума. Архетип и инстинкт – это наиболее поляризованная среди всех вообразимых пар противоположностей, и данное обстоятельство сразу бросается в глаза, когда сравниваешь между собой человека, подвластного инстинктивным побуждениям, и того, кто ведом духом. Но, поскольку между любыми противоположностями возникает столь тесная связь, что невозможно установить или даже помыслить какое-либо состояние без соответствующего ему отрицания, в данном случае крайности тоже сходятся. Эти крайности соответствуют друг другу, что не следует понимать так, будто одна выводима из другой; нет, они сосуществуют в наших умах как отражение противопоставления, которое лежит в основе всей психической энергии. Человек обнаруживает в себе одновременно влечение к действию и свободу размышлений. Эта противоречивость человеческой натуры лишена морального значения, ибо инстинкт сам по себе не плох, а дух сам по себе не исполнен блага. Они оба содержат все потенции. Отрицательный электрический заряд ничуть не хуже положительного, а вместе они создают ток. Психологические противоположности тоже требуют оценки с научной точки зрения. Истинные противоположности никогда не бывают несоизмеримыми; будь иначе, они не тяготели бы к единству. А на практике они, вопреки своим различиям, постоянную стремятся соединиться, и недаром Николай Кузанский