И это… боже, Огаст чувствует это: то, как все изменилось, желание, которое исходит от Джейн, словно искры от кремня, то, как она переводит взгляд с губ Огаст на горло, как будто думает о засосе, который она там оставила. Огаст пришла сюда расспрашивать, но при нынешнем состоянии ее мозга она могла бы с таким же успехом расстегивать свою рубашку.

Неужели так бывает всегда? Когда ты хочешь кого-то и знаешь, что он тоже тебя хочет? Как вообще люди что-то доводят до конца?

– Я хочу поговорить о деле, – хочется закричать Огаст.

Мысленно она правда кричит. Ладонь Джейн останавливается.

– Ладно.

– Это… это важно. Очень серьезные вещи.

– Похоже на то.

– Но.

– Да, – говорит Джейн. Их взгляды встречаются. Боже, это безнадежно.

– Все, что между нами происходит… очень плохо влияет на мою продуктивность, – говорит Огаст.

– А что между нами происходит? – спрашивает ее Джейн. – Ты до сих пор мне не рассказала.

– То, что я месяцами тебя хотела, а потом я тебя получила, и теперь я хочу тебя все время, – говорит Огаст, прежде чем успевает остановить себя. Она чувствует, как краснеет. – У нас ограниченное время, и это отвлекает.

Джейн улыбается с карими, как виски, глазами, полными неприятностей.

– Все время? – говорит Джейн. – То есть… прямо сейчас?

Да, точно неприятности.

– Ну, – говорит Огаст, – необязательно прямо сейчас. – Да, прямо сейчас. Прямо сейчас, все время, всегда. – Я должна рассказать тебе о деле.

– Конечно, – говорит Джейн. Но кончики ее пальцев проскальзывают под подол юбки Огаст. Она стонет, и Джейн тихо говорит: – Я остановлюсь сразу, как ты мне скажешь остановиться.

Она делает движение, словно хочет убрать руку, и Огаст рефлексивно хватается за ее запястье.

– Не останавливайся.

– Ладно, – говорит Джейн. – Рассказывай мне о деле, а я буду… – Ее ладонь исчезает под тканью, смятой на коленях Огаст. – Слушать.

Огаст сглатывает.

– Хорошо.

Она говорит об электричестве и путях, умалчивая о контакте между ними двумя – и Джейн тихо слушает, пока она рассказывает о циклах обратной связи, чувствах и воспоминаниях.

– Так что, – продолжает Огаст, – если ты сможешь вспомнить, из-за какого именно события ты тут застряла, возможно, будет способ воссоздать это и отменить. Как ручная перезагрузка.

– Вернуть меня обратно, – говорит Джейн.

– Да, – соглашается Огаст. – И тогда… тогда, теоретически, мы могли бы вернуть тебя в 70-е. Где ты должна быть. А если мы не сможем, то… это не важно. Я разберусь.

– Ясно, – говорит Джейн. Ее взгляд стал отстраненным.

– Поэтому нужно, чтобы ты вспомнила, что случилось в тот день, когда ты тут застряла.

– Ага.

– Есть идеи, как можно это сделать?

Джейн мычит, скользя выше ладонью, полностью скрытой под юбкой Огаст и курткой на ее коленях.

– Очень много идей.

– Я… – Огаст заикается. – Я не понимаю, почему ты такая спокойная. Это вопрос твоего существования.

– Слушай, – говорит Джейн, растопыривая пальцы и хватаясь за кожу прямо под ее задом. Ладонь Огаст сжимается на воротнике Джейн. – Если ты права, я тут ради приятного времяпрепровождения, но не долгого. Так что я хочу немного поразвлечься. Не всегда же все должно быть так серьезно.

Огаст думает о засосах у девушек, которых Джейн целовала в каждом городе, и задается вопросом, только ли этого хочет от нее на самом деле Джейн. Может, Огаст и отличается от других девушек, но Джейн – все еще Джейн, любящая с быстротой петарды, использующая свои ладони, рот и любящая половиной своего сердца. Приятное времяпрепровождение. Ничего серьезного.

И Огаст, которая почти всю свою жизнь воспринимала все серьезно, время от времени отпуская циничные шутки ради выживания, должна признать: Джейн в чем-то права.

– Ладно, – говорит Огаст. – Ты меня уговорила.

– Я знаю, что я тебя уговорила, – отвечает Джейн, и вот оно – царапанье короткими ногтями хлопка белья Огаст.

Черт.

– Джейн, – говорит она, хоть и никто рядом не обращает на них никакого внимания.

Ладонь Джейн осторожно замирает, но она тянется вверх, к шее Огаст, касаясь губами мочки ее уха, и говорит:

– Попроси меня остановиться.

И Огаст должна. Огаст должна попросить ее остановиться. Она должна хотеть попросить ее остановиться.

Но кончики пальцев Джейн ласкают ее, раздразнивая ее нервные окончания, заставляя бедра ныть, и она думает о том, что все месяцы желания отточены до изысканного совершенства, остро врезающегося в ее кожу, пока не кажется, будто вот-вот потечет кровь.

Осторожность и нож. Она клялась на них. Но это острее, и она не хочет, чтобы это прекращалось.

Поэтому, когда большой палец Джейн проскальзывает под хлопок и Джейн ищет в ее глазах ответ, Огаст кивает.

Особенность Джейн в том, что она именно то, чем Огаст не является, и это работает. Там, где она мягкая, Джейн твердая. Где она резкая, колючая и сопротивляющаяся, Джейн широко улыбается и ведет себя непринужденно. Огаст потеряна в чем-то, опасно похожем на любовь, а Джейн смеется. И здесь, между станциями, между ее ног, она встревожена и напряжена, а Джейн уверенна и спокойна, водит пальцами, находит свой путь, ловкий и сводящий с ума.

Ее разум утопает в ощущении того, что можно отпустить контроль, позволить Джейн толкать себя прямо к своим границам.

– Продолжай говорить, ангел, – шепчет Джейн ей в ухо.

– Эм… – Огаст заикается, с трудом сохраняя спокойное лицо. Средний палец Джейн совершает круг, и Огаст хочет насадиться на него, но она не может двинуться. Она никогда не была так благодарна людям, которые возят в метро мебель из «Икеи». – Черт.

Она чувствует тепло от тихого смеха Джейн на своей шее.

– Мы могли бы… – пробует Огаст. Ей требуется все силы, чтобы ее голос звучал ровно. – Мы могли бы попробовать воссоздать все, начиная с лета 76-го. Я могу проникнуть – черт – в кабинет «Билли» и поискать, есть ли – ох – есть ли у них какие-то данные, которые могут быть полезными.

– Взлом и проникновение, – говорит Джейн. Вагон выезжает на дневной свет, и Огаст приходится впиться ногтями в колено Джейн, чтобы не упасть. – Ты знаешь, как это горячо?

– Я… – Короткий вдох. Она не может поверить, что это происходит. Она не может поверить, что она это делает. Она не может поверить, что когда-то ей придется перестать это делать. – Наверно, криминальное поведение не возбуждает меня.