— Вижу…

— Надо и нам с вами как-то прийти к соглашению, — волнуясь, но стараясь держаться уверенно, выговорил он.

— К какому? — не понял Лидак.

— Ну как, — Николаев нервно усмехнулся. — Вы уволили меня по причине исключения из партии. А теперь эту причину райком устранил. Ее больше нет. А значит, и у вас нет причины меня увольнять, и вы обязаны восстановить меня в прежней должности.

Николаев смотрел на него зелеными нахальными глазами, и Лидака это взвело. Еще вчера вечером он смирился с мыслью, что Николаева придется восстановить. Чудов вообще не любит просить кого-либо, он понимает, что при его положении это не совсем удобно, и вчера он не просил его. Просто объяснил, что такая сложилась ситуация. И Лидак решил восстановить Николаева.

Еще до приезда в институт Лидак представил себе, как в кабинет вползает маленький уродец и, опустив голову, стоит у порога. Лидак выжидает несколько минут, потом негромко бросает:

— Идите в кадры, оформляйтесь! С новым испытательным сроком.

В течение года его всегда можно будет уволить как не прошедшего испытательный срок. За это время они с Абакумовым что-нибудь придумают. И придумают такое, что навсегда закроет этому наглецу двери института.

Но Николаев стал наглеть, еще не получив согласия Лидака на его восстановление. Он заговорил с ним так, словно директор что-то ему должен. И не просто должен — обязан. Это и взвело Отто Августовича.

— Так что я обязан? — оторвавшись от бумаг, спросил Лидак.

— Обязаны восстановить меня в прежней должности и оплатить прогулянные не по моей вине дни, — твердо сказал Николаев.

— Ах, даже так?! — чуть не задохнувшись от вспышки гнева, проговорил Лидак и побагровел.

— Но меня же восстановили в партии, а у вас в приказе основанием моего увольнения служит эта причина: исключение из партии. Теперь райком ее устранил и фактически признал незаконность этого решения, а значит, и незаконность моего увольнения. Это же одно тянет другое, — пожал плечами Николаев.

— Одно тянет другое… — раздраженно промычал Лидак.

— Да.

Николаев смотрел на директора института взором победителя, словно говорил ему: покайтесь, товарищ Лидак, признайте свои ошибки и оппортунистические заблуждения, и мы, возможно, вас простим. «Да как он смеет так со мной разговаривать? — пронеслось у Лидака. — Кто он такой? Не бывать этому!»

— Ну что же, товарищ Николаев, я рад, что вас восстановили в рядах партии. Но восстановили с весомой потерей: строгим выговором с занесением в личное дело да еще с какой формулировкой! «За недисциплинированность и обывательское отношение к партмобилизации»! Это весьма серьезная формулировка. В другой организации, возможно, на это не обратили бы внимания, но мы — Институт истории партии, и каждый наш сотрудник должен быть образцом для всех партийцев других организаций. Поэтому я не могу вас, имеющего строгий выговор по партийной линии да еще с такой формулировкой, принять на работу в Институт истории партии, — чеканно сформулировал Лидак и был весьма горд собой.

Пусть теперь любой из партчиновников посмеет его опровергнуть и доказать, что он поступил несправедливо по отношению к товарищу Николаеву.

Последний все еще стоял у порога, переминаясь с ноги на ногу и отчаянно сознавая, что на работе его не восстановят не только сегодня, но и завтра. Лидак теперь костьми ляжет, но не возьмет. Что он ему сделал? Он только хотел, чтоб все было по справедливости.

— Значит, вы меня отказываетесь восстановить на работе в прежней должности? — облизывая пересохшие губы, спросил Николаев.

— Да, я отказываюсь восстановить вас на прежней работе в прежней должности, — твердо ответил Лидак, глядя прямо в глаза Николаеву, но последний мужественно выдержал этот взгляд.

— Хорошо, я буду бороться за свое восстановление, — угрожающе пробормотал Николаев.

— Боритесь, товарищ Николаев! — победно улыбнулся директор.

— И я добьюсь своего! — выдохнул бывший инструктор, и глаза его полыхнули нервным огнем.

— Попробуйте, товарищ Николаев! — с вызовом бросил Лидак. — Только не забывайте, что для этого вам поначалу надо снять меня с поста директора, ибо пока я сижу здесь, вы и на пушечный выстрел не подойдете к этому зданию. А если вам все же удастся выбросить меня из этого кабинета, то я первый плюну вам в лицо как отъявленному негодяю и малограмотному недоучке! — выкрикнул вне себя Отто Августович. Он был уже доведен до предела. Лидак и сам не понимал, чем его буквально до бешенства доводит этот жалкий субъект. Но он не мог уже сдерживаться. — Я прошу вас, покиньте мой кабинет!

— Но я хотел бы услышать от вас истинную причину вашего нежелания восстановить меня в прежней должности. Я же не прошу у вас повышения, хотя и заслуживаю, наверное, я не прошу поблажек, я готов работать, и весьма плодотворно, а вы знаете,  к а к  я умею работать, — искренне недоумевая, стал доказывать свою правоту Николаев.

Отто Августовича всего затрясло, и он вдруг понял: еще немного — и запустит в этого «конторщика» бронзовым чернильным прибором.

— Вон! — закричал Лидак. — Вон из моего кабинета!

Николаев оцепенел.

Лидак, не выдержав, выскочил из кабинета, промчался по коридору, не здороваясь ни с кем из своих сотрудников, прибывавших на работу, и, подбежав к вахтеру, потребовал немедленно забрать из его кабинета сумасшедшего просителя и никогда больше его в институт не пускать.

— Никогда! Или вы в тот же день вылетите со своего места! — брызгая слюной, кричал Лидак в лицо вахтеру.

Перепуганный вахтер побежал в директорский кабинет и буквально выволок оттуда Николаева, выставив его за институтские двери под довольный рокот некоторых бывших коллег низвергнутого инструктора истпарткомиссии.

Лидак, вернувшись к себе в кабинет, закрылся на ключ и полчаса не мог успокоиться. Его трясло, как в трамвае. Не выдержав, он в нарушение всех своих правил достал из сейфа початую бутылку коньяка и дрожащей рукой налил себе полстакана. Обычно он выпивал в конце дня, когда отправлялся домой, чтобы снять немного усталость и нервную нагрузку.

— Стервец! Скотина безрогая! — выругался он вслух, и ему стало немного легче. Он выпил коньяк, поморщившись, съел кружок лимона и даже с интересом снова посмотрел на сейф, куда запер бутылку, но сдержал свое желание. «Сейчас попрут любопытствующие», — подумал