оружие и прицелился.

— Я сказала, что очень хочу, чтобы мутации прекратились! — отползая к стене, выкрикнула Марван.

— Ложь! — прошипел Лаврак. — Ты попросила об очищении своей грязной души! — он собрался нажать на курок, но неожиданно на мушку, жужжа, села стрекоза.

Мужчина вскрикнул от неожиданности: у насекомого были человеческие глаза. Тело хищницы раздулось и с влажным чавканьем лопнуло. На лицо предводителя брызнули внутренности, и он рефлекторно зажмурился. Чьи-то сильные пальцы сдавили горло. Удильщик захрипел и открыл глаза: перед ним стоял светловолосый незнакомец. В его взгляде плескалась опасная синева. Подчинённые закричали, побросали оружие и кинулись вон из комнаты. Провидец сделал четыре выстрела подряд, выпуская оставшиеся в обойме пули нападавшему в живот, но Аствац не ослабил хватку, не выдал эмоций. Его раны не сочились кровью, а боль не застала врасплох. Он лишь поморщился от отвращения, и возле его носа собралось множество мелких морщинок. Одним движением Авель откинул Удильщика в сторону. Тот, словно лёгкое, прогнившее изнутри бревно, перелетел через сосуд перелома и упал к ногам Аркана, ударившись затылком о деревянную ножку стула.

В памяти Хека всплыл рисунок розыскной ориентировки, и он сразу же узнал белобрысого ублюдка. Детектив закричал, брызгая слюной, и неистово забрыкался. Сломанная нога немедленно отозвалась болью. Хамс усилием воли разлепил веки, поднял голову и взглянул на обнаженного человека, который стоял неподалеку. Его кожа была бледной и гладкой, словно фарфор. Четко выраженный рельеф мышц казался неправдоподобным: острые ключицы, жилистые плечи, крепкая, широкая грудь, упругий торс. Морской бог обернулся к ошеломленной Марван и секунду любовался ею. Женщина узнала его: именно этот человек приходил к ней в больничную палату.

— Прости за мой вид, душа моя, — извиняющимся тоном проговорил Аствац, обращаясь к возлюбленной. И, проследив за взглядом женщины, озорно улыбнулся: — Хотя я даже рад, что так вышло.

Авель развернулся, подошел к провидцу, пригвоздил его босой ступней к полу и, любуясь своими пальцами на ногах, скомандовал:

— Снимай свой посконный[1] сюртук, каланча.

Руки Койкана дрожали: у человека, стоящего напротив, не было души. Морской бог рывком забрал протянутый ему пиджак. Одежда оказалась слишком велика: она мешком повисла на теле, удачно скрыв все интимные части. Авель посмотрел на раненного Аркана, отошел к сосуду перелома и опустился возле него на колени. Девочка, почувствовав божественную силу, мигом вынырнула из воды и потянула к Морскому богу худенькие ручки. Чёрный Удильщик резко поднялся и хотел было броситься к ним, но слова, произнесенные дочерью, остановили его. Мужчина оцепенел, плечи его опали, взгляд потух.

— Наконец-то ты пришёл! — радостно воскликнула Мария. Звонкий девичий голос прорвался сквозь бас и на мгновение стал прежним. — Проводишь меня к моей маме? Её душа потерялась и не может найти дорогу в рай. Помоги мне отыскать её!

Девочка тихо захныкала и захрипела. Высокие ноты постепенно сменились более низкими, и нехарактерный для ребенка баритон зазвучал вновь:

— Я хочу домой, — раскрывая жабры, проговорило чудище.

Аствац облизнулся: душа девочки была близка к тому, чтобы покинуть тело. Морской бог, словно голодный пёс, приоткрыл рот, учуяв ароматный запах сознания.

— Отойди от неё! — хрипло прокричал Мерлуза. — Не смей трогать!

Авель опомнился и, причмокнув, посмотрел долговязому в глаза.

— Можешь убивать кого угодно, — начал он, поглаживая Марию по чешуйчатой голове. — Я даже был бы не против, если бы ты немного поиздевался над дурно пахнущим карликом. — Аствац кивнул в сторону Аркана. — Но Марван трогать не смей: она принадлежит мне!

— Чёрта с два! — с придыханием проговорил инспектор. Кровь бежала из раны, и сил на сопротивление совсем не осталось.

Мария прильнула серой щекой к тыльной стороне ладони Морского бога. От удовольствия прикрыла глаза и заурчала. Провидец до боли сжал челюсти, и лицо его скривилось от неожиданной ревностной обиды. Аствац проигнорировал слова соперника и продолжил:

— Я бы и сам прикончил его, но существует одна неприятная условность, — он обернулся к Марван и посмотрел ей в глаза. — Стоит этому отребью умереть, моя красавица погибает вслед за ним.

Морской бог накрыл детскую ручку своей ладонью, и его кожа засветилась. В воздухе заплясали рваные частички голубого сияния. Аствац слегка надавил на впалые щеки Марии, и та разинула зубастую пасть. Душа полетела навстречу могущественному зову, и тело девочки забилось в предсмертных конвульсиях. И без того уродливые челюсти еще больше выдались вперёд, а чёрные глаза почти вывалились из орбит. По комнате поплыл отвратительный запах тухлой рыбы и гнили.

— Тронешь кого-то из них, — предупредил, облизываясь, Аствац, — я найду тебя и убью всех, кто тебе дорог. Ты понял меня?

Удильщик кинулся вперёд, упал возле сосуда перелома на колени и попытался вырвать дочь из смертельной хватки убийцы. Авель крепче прижал к себе трясущегося в судорогах ребёнка и повторил вопрос:

— Ты понял меня, каланча⁈

Долговязый судорожно закивал. Морской бог резким движением закрыл челюсти девочки и отпустил её. Душа кубарем скатилась обратно и, ударившись о рёбра, испуганно осела внизу живота. Мария перестала дёргаться, часто задышала и обмякла в отцовских объятиях. Авель встал, посмотрел на пол, который был усеян книжными листами, и, выругавшись на неизвестном языке, начал подбирать старые выцветшие страницы. Последняя лежала рядом с возлюбленной, и она в испуге быстро поджала ноги. Аствац с сожалением посмотрел на женщину и ласково проговорил:

— В этот раз я не допущу прежних ошибок, милая, — он медленно поднял пожелтевший лист, аккуратно вложил его в книгу и снова встретился взглядом с Марван: — Скоро ты сама захочешь быть моей.

Морской бог вышел из комнаты, и присутствующие, переглянувшись между собой, облегченно выдохнули.

[1] Сшитый из грубой конопляной ткани.

Глава 32

Замкнутый круг повторяющейся истории

Маленький, но увесистый ящичек переносной радиолы был потрёпан временем: на деревянном корпусе пролегли глубокие борозды царапин, грубая сетчатая ткань, закрывающая динамики, кое-где прохудилась, а клавиши, походившие на ровный ряд щербатых зубов, запали. Койкан Лаврак аккуратно поставил его на стол возле телефонного аппарата, со скрипом откинул верхнюю крышку и оглядел проигрыватель грамзаписи.

Радиола осталась такой же, какой была, только её владелец сильно изменился за многие годы. Чёрный Удильщик потёр озябшие руки: огонь в камине угасал, и богато убранная гостиная постепенно погружалась в полумрак. На подлокотнике массивного кожаного кресла лежал конверт виниловой пластинки, и мужчина долго смотрел на него, не отваживаясь взять в руки. На мгновение прикрыл глаза, вздохнул и, подхватив лёгкую квадратную обложку, прочитал текст, написанный на ней от руки: «Койкану от Сибаса. Ошибки ждут, когда их исправят: такова их противоречивая натура. С днём рождения, брат!» Удильщик качнул головой, поджал тонкие губы, вынул из конверта виниловый диск и ловким движением установил его на платтер[1]. Затем поставил тонарм на начало пластинки и нажал на рычажок. Прорываясь сквозь негромкое шипение, раздались первые ноты грустной тягучей мелодии. Лаврак не спеша опустился в кресло и, откинувшись на мягкую спинку, утонул в нём. Бархатный женский голос вкрадчиво запел куплет дорогой сердцу песни:

Ой, да не вечер, да не вечер,

Мне малым-мало спалось,

Мне малым-мало спалось,

Ой, да во сне привиделось.

Мне малым-мало спалось,

Ой, да во сне привиделось.

По полу скользнул жёлтый луч, и Чёрный Удильщик посмотрел в окно: в небесной вышине, пробиваясь сквозь густую толщу дождевых облаков, засияло возродившееся карликовое солнце. Мужчина зажмурился, отказываясь признавать неотвратимый ход времени. Жестокий, безжалостный, вечно торопливый, он не умел ждать и не терпел пренебрежения.

Мне во сне привиделось,

Будто конь мой вороной

Разыгрался, расплясался,

Разрезвился подо мной.

Разыгрался, расплясался,

Разрезвился подо мной.

В дверь несколько раз постучали, но Койкан даже не пошевелился. Меньше всего на свете ему хотелось видеть глупые лица подчиненных и любопытные взгляды непрошеных гостей. Стук повторился, стал более настойчивым. Затем послышалась ругань. Провидец узнал глухой голос Ската: тот отчаянно спорил и перед кем-то оправдывался:

— Извините, я не могу вас впустить! Господин сегодня никого не принимает!

Ой, налетели ветры