Авраам не ответил. Но, возможно, в тот миг он посмотрел вниз и увидел, что свечи горят в глазах его сына, потому что именно там и тогда Вергилий поймал лосося.

Тебе, Дорогой Читатель, это может не казаться Главным Пунктом Плана. Но это было благословение — те из нас, кто сведущ в Суейности, уверены, что так и было.

Если вы похожи на Мону Бойс, у которой самый узкий нос в округе и которая постоянно занята наукой педантизма, то вы скажете, что Папа поймал кумжу. Но я-то знаю, что лосося.

Бабушка смотрела на Вергилия, стоящего в дверном проеме. Папа, казалось, состоял из беспорядочных углов. Если бы он не держал лосося, то руки смотрелись бы слишком длинными. Волосы и лицо были мокры, а глаза блестели опасным сочетанием разнообразных чувств.

— Мэри! — окликнула Бабушка через плечо, не отводя от Папы глаз. — Мэри!

Мама вошла лишь за несколько минут до него. Она видела, как он поднимает рыбу в небо, и быстро побежала домой. Она влетела и подскочила к мутному, с серыми пятнами зеркалу в ванной и начала борьбу с волосами. Она растрепала их свободными прядями, но они смеялись над нею, затем связала их слишком плотно, и у нее возникло такое чувство, будто чья-то рука схватила ее сверху и потянула за макушку, потом снова распустила их и похлопала по ним, будто их было необходимо приободрить и, если бы этого оказалось достаточно, они легли бы так как надо, хотя бы в этот раз, ну пожалуйста.

— Мэри!!!

Когда она появилась, Папа все еще стоял в дверном проеме с лососем в руках, а Бабушка все еще смотрела на него, будто существовал языковой барьер, будто между Суейнами и МакКарроллами был океан, что, конечно, было верно, потому что Суейны были в основном англичанами, а МакКарроллы ирландцами, и потому я — дитя двух языков[484] и двух религий[485], женщина мужского типа и вдобавок самая старая молодая особа.

— Привет, — сказала мама.

В моей версии повествования она сказала это, как у Джейн Остин, будто он был капитаном Уэнтвортом[486] и они с Папой были в Лайм-Реджис[487], и маска невозмутимости была необходима на случай, что она просто подойдет и схватит его за влажную куртку и начнет целовать, поскольку, хотя они и Ходили Гулять, что было первым шагом на пути к их близости, сейчас такое было совсем другим шагом — моему Папе предстояло войти в дом и познакомиться с моей Бабушкой.

— Я поймал одного.

— Ну наконец-то, — сказала Мэри.

Папа смотрел на нее, но не шевелился.

А что шевелилось, так это мысли Бабушки. Она быстро пролистывала страницы — точно так же, как когда вы читаете каждый третий абзац, чтобы обогнать повествование. Бабушка стояла и смотрела на них обоих, а Папа и Мама смотрели друг на друга.

— Я приготовлю рыбу, — объявила Бабушка.

Иногда — когда я лежу здесь, а день снаружи всего лишь теплая сырость, какая у нас бывает влажным летом, и я знаю, что солнце сияет где-то высоко над моросящим дождем, а тут, внизу, лишь теплая, как в джунглях, влага, переполненная мошкарой, — так вот, иногда в моем воображении возникает нечто подобное тому, как Гарсия Маркес мог бы познакомиться с Финном МакКулом, а когда Бабушка готовит рыбу на огне, весь дом пропитывается лосось-ностью и предчувствием. Наша всецелая история заполняет воздух.

Вергилий должен сесть за стол.

— Садись за тот стол, — говорит Мэри. Она сама деловитость. У нее сугубо деловая практичность ирландской сельской женщины, и в мгновение ока она возвращается из кухни с кружками, тарелками и столовыми приборами. Она наполняет молочник из большого кувшина, разрезает хлеб, раскладывает ломти на тарелки, подбрасывает торф в огонь, — и ни разу не бросает взгляд на Вергилия Суейна.

Он садится. На стул Спенсера Трейси.

— Это был стул моего мужа, — говорит Бабушка, отрезая рыбью голову.

— Простите.

Он вскакивает как ужаленный, мгновение стоит озадаченно, пока Мэри не говорит:

— Все в порядке, давай, садись.

— Ты уверена?

— Садись.

— Вот на этот…

— Садись.

Папа садится на тот стул, но на самый край, и откидывается на спинку. Папины штанины, будто темные флаги, облепили его бедра, из сапог вытекает река и по наклонному полу бежит двумя ручейками, — так, в виде двух ручейков, Папа вошел в жизнь МакКарроллов.

— А рыба неплохая, — говорит Бабушка, склонив голову и усердно работая ножом.

На самом деле рыба невероятная. Это рыба Элизабет Бишоп и может быть найдена в ее «Собрании Стихотворений» (см. Книгу 2993), но Бабушка полагает, что похвала — предшественница погибели. Голова и хвост отправляются на сковороду с маслом и солью. Брызги не дают разговаривать. Потом Мэри несет их на тарелке к парадной двери, открывает ее и зовет «Сибби-Сибби-Сибби», и хотя в графстве Клэр я никогда не видела кошку, которую не звали бы Сибби, эта знает, что зовут именно ее, и появляется, спустившись с крыши курятника, где целый день сидит и смотрит Куриный Канал. Вергилий видит Мэри через окно. Он смотрит, как падают ее волосы, когда она нагибается к Сибби, как ее платье очерчивает линию ее колена, как ее пальцы играют на голове кошки и смущают ее, заставляя выбрать между двумя удовольствиями, ведь кошке хочется получить одновременно и ласку, и лосося.

Мэри возвращается в кухню. Она не смотрит на Вергилия. У нее такой вид, что ей надо много чего еще сделать. Такой вид бывает, когда надо Накормить Гостя. Это сельский обычай. Возможно, даже ирландский. Радушный прием важнее чего бы то ни было. Вы можете быть при смерти, у вас может не быть денег в банке, ваше сердце может разбиваться от невыносимых болей, но вы все равно должны накрыть на стол и устроить Радушный прием. Накормить Гостя. Помидоры должны быть нарезаны ломтиками, салат промыт под краном и промокнут досуха, ровно по три листа на тарелке. Зеленый лук. Вареные яйца? Вот они. Хлеб, масло, соль. Не имеет никакого значения, что именно происходит в вашей жизни, если вы должны оказать Радушный прием.

— Ты садись, — говорит Мэри Бабушка. Она не привыкла к роли Купидона. Это ее первый и единственный выход на сцену, и Бабушка чуть грубовата.

— Я принесу салфетки.

Бабушка бросает на дочь взгляд, говорящий «Салфетки?», только в таких субтитрах, какие только МакКарроллы могут прочитать.