Затем начались пиры, весёлые песнопения и пляски. Но царь сидел, с трудом преодолевая томление и тоску. Тёмные круги под глазами, сумрачный, иногда лихорадочно ищущий взгляд и бледно-землистое лицо заставляли думать о его возобновившейся болезни.

— Злой дух возвратился и снова терзает нашего господина, — шептали между собой слуги и служанки. Вспоминая об участи бедного юноши Хуфама, они старались не попадаться на глаза царю. Если же требовалось приблизиться, то делали это с опаской, робко посматривая на него.

Саул замечал впечатление, производимое его видом на слуг и близких людей. Целительный сон не прилетал к нему, и по утрам он был похож на человека, уставшего от тяжёлого ночного труда.

Пришёл Гист, низко поклонился и протянул царю чашу с травяным настоем.

— Почему ты не пробуешь сам? — Саул подозрительно прищурился. — Что ты принёс мне, чужеземец?

Гист тут же плеснул себе на ладонь, быстро слизал и снова протянул чашу.

— Прошу тебя, господин мой и царь, выпей безвредное, но успокаивающее лекарство, — проникновенно произнёс он с чрезвычайно сочувствующим и почтительным видом. — Прошлый раз, когда ты пил это снадобье, тебе полегчало. Ты задремал и освежился сном.

— Я не верю тебе, хитрый льстец и болтун! — зарычал внезапно Саул, и глаза его сверкнули огнём безумия. — Прочь, забери своё пойло! — Выбитая из рук Гиста чаша взлетела к потолку, окропив лиловый кидар. Приземистый врач торопливо засеменил к выходу. Он покачивал головой и растерянно разводил руками.

— Скорей к Кишу и Абениру, — бормотал он, вытираясь широким рукавом. — Надо что-то делать, как-то лечить Саула. Иначе он зайдёт в своём безумии настолько далеко, что обратно не повернёшь.

Саул со стоном откинулся на подушки. Один глаз его был закрыт, другой, выкаченный и остекленевший, упёрся в потолок. Потом он открыл зажмуренный, и оба глаза, горя чёрным огнём, высматривали на потолке что-то таинственное и страшное.

— Эй, стража, ко мне! — неожиданно рявкнул царь, будто разъярённый медведь.

Вбежали два воина, молодые, статные, проверенные в своей верности и отваге. Оба в лёгких кожаных панцирях, в шлемах конусом, как у хананеев, со щитами и копьями. У пояса каждый носил короткий меч. Они с недоумением уставились на Саула.

— Дай-ка мне твоё копьё, Тал, — обратился Саул к одному из них, зная воинов поимённо. — А ты, Немуэл, сбегай-ка к начальнику среднего элефа, к бетлехемцу Добиду. Передай ему, чтобы срочно пришёл ко мне и захватил свою арфу. Тал, беги с ним, а назад можешь не возвращаться.

— На глазах и в сердце своём, — ответили воины и бросились выполнять приказание.

Саул взял копьё стражника и поставил у своего ложа. Он сидел, раскачиваясь всем туловищем и запустив пальцы в густую нечёсаную гриву. Потом встал, открыл большой ларь, находившийся в углу. Достал расшитый золотыми цветами плащ. Накинул. Застегнул золотую пуговицу на плече. Потом плотно натянул на голову белый кидар с бирюзой и пером зимородка. Нарядившись, царь сел на ложе.

За оконным проёмом, прикрытым деревянной решёткой, собрал тёмную синеву вечер. Проник сбоку багряный отсвет опечаленного солнца, собиравшегося растаять далеко в море.

Огонёк в центре бронзового треножника из оранжевого стал красным, как уголь затухающего костра. Чёткая тень ползла по потолку, не отрываясь от большого тела царя.

— Бецер, — сказал Саул спокойно.

Сразу вошёл его слуга и оруженосец.

— Где ты был?

— Я находился поблизости, господин мой и царь. Но ты не звал меня. — Бецер удивлённо поглядел на плащ с золотом и белый кидар.

— Где Добид? Почему он не появляется? Ты тоже любишь и почитаешь его, как мой сын Янахан?

— Люблю и почитаю я моего господина и царя Саула, — произнёс Бецер и от его простого ответа, в котором не слышалось ни намёка на угодливость, стало понятно: он говорит правду.

— Где же Добид? — опять нетерпеливо спросил царь.

Тут Добид вошёл, держа в левой руке арфу, а правую прижимая к груди.

— Я здесь, господин мой и царь. Мне передали твоё веление.

— Бецер, будь неподалёку. А ты играй, — сказал Саул юноше.

Как и в прошедшие вечера, когда его призывали к царю, Добид сел на коврик у входа. Настроил арфу, тронул струны, подумал и заиграл. Он играл звучно, красиво и торжественно.

— Нет, мне не надо такой музыки. Пусть твои пальцы извлекают грустные звуки, — недовольно сказал Саул. — Иначе они покажутся мне крючковатыми когтями горного дэва, у которого рога на лбу, клыки в пасти и шерсть на спине.

Добид постарался извлечь из своей арфы более тихие и нежные аккорды. Но Саул почему-то не мог успокоиться и раздражённо сопел.

— Ты упиваешься своей славой после победы над великаном. — Саул подался вперёд, словно стараясь в полумраке лучше разглядеть юношу. — Вот арфа тебе и не подчиняется. Царь твой горюет, а ты радуешься. Я хочу слышать слёзы в твоей музыке, — упрекал Добида царь. Он взял левой рукой прислонённое к стене копьё. Не глядя больше на Добида, Саул бросил копьё в его сторону. Оно упало рядом с юношей, зазвенев железным остриём. Добид испуганно вздрогнул и перестал играть.

Вбежал Бёдер, изумлённо посмотрел на Добида и копьё.

— Забери отсюда этого шута! — закричал царь, сбросив с головы белый кидар и разрывая на себе плащ. — От его музыки сердце моё тоскует ещё больше!

Пришли родные: старый Киш с Ниром и Наум. Они позвали левита Ашбиэля и все вместе вразнобой запели молитвы. Саул подпевал старикам, плача и ударяя себя кулаком в грудь. Снова послали за искусным врачевателем Гистом.

Саул согласился наконец выпить его лекарство. Постепенно он перестал плакать и жаловаться на гнев Ягбе. Голова его упала на подушки, царь заснул беспокойным сном. Собравшиеся разошлись, вздыхая со скорбным видом. Бецер лёг у дверей охранять сон своего господина.

В оживлённом эфраимском городе Шекеме, или Сихеме, в доме состоятельного и известного многим господина Ямина бен Хармаха встречали гостя.

На втором этаже, в большой комнате с резными стропилами, лестницей, ведущей на кровлю, и окнами, прикрытыми от солнца решетчатыми ставнями, постелили жёлто-коричневые ковры. Белёные стены заслоняли ниспадавшие длинными складками тёмно-зелёные ткани с вышитыми птицами и лотосами. Ткани были из Мицраима. Пахло миррой, мускусом и розовым маслом.

По коврам разложили подушки в пёстрых чехлах, а на низком столе постелили белую полотняную скатерть. Молодая женщина с томно-ленивыми глазами, подведёнными чёрной краской, распоряжалась подготовкой праздничного стола. Это была жена Ямина, госпожа Магах, белокожая, с тонкими, вразлёт, чёрными бровями. Позванивая золотыми браслетами, она говорила что-то служанкам капризным голосом. Служанки торопливо исполняли её распоряжения. Взгляды их выражали страх и усердие, что свидетельствовало о твёрдости характера госпожи Магах.