Когда Захарыч сказал, куда и зачем они уехали, Пашка даже обрадовался. «Молодец, Червонец, настоящий мужик!» – подумал он с гордостью о своём друге. Потом его вдруг накрыла какая-то непонятно откуда взявшаяся чёрная туча. Начали приходить на ум мысли, одна гаже другой. Как Пашка не пытался их отогнать от себя, они продолжали лезть в мозг и душу, словно тараканы из щелей, когда их травят. Для подобных размышлений причины, конечно, были. Последнее время он всё чаще стал замечать, как его приятель посматривает на Свету. Делал это Венька украдкой, но Пашка не единожды перехватывал этот непростой взгляд. Точка явно нравилась Червонцу…

Вернулись они к вечеру уставшие, пыльные, но чрезвычайно довольные. Кузов машины был забит под завязку мешками с овсом, ячменём, отрубями, отборным пакетированным сеном, овощами из хранилища, которые были как с грядки. Хорошо сохранившиеся яблоки прошлогоднего урожая светились красными сочными боками, как новогодние игрушки. Отдельной копной лежала свежескошенная трава с заливных лугов. Это богатство распорядился выдать директор совхоза, который услышал, что приезжий цирк в нужде. Взамен попросил всего пару десятков билетов для своих тружеников и их детей. Хваткий завпост цирка созвонился с директором передвижки, который тут же, в порядке шефского обмена, выделил директору совхоза целый сектор в зрительном зале для его людей на ближайшие представления.

Это был Венькин триумф! Захарыч с Монастырским трясли ему руки, директор обещал для него самые лучшие места в цирке на любое представление, Света в очередной раз при всех его расцеловала. Он был заметно горд, посверкивал фиксой и от всеобщего внимания чуть тушевался. Грошев в это час был по-мужски красив и выразителен.

Пашка подошёл, пожал руку своему другу, выдавив из себя улыбку. Своё состояние он отчаянно прятал, вдруг почувствовав, как очередная горячая волна ревности ошпарила его, когда Света целовала Веньку. Их долгое отсутствие Пашку истомило и измучило. Против воли его сердце снова затревожилось, затрепетало и минорно скукожилось…

– Ну что, красавица! Вот и пришёл твой час! Через десять минут ты станешь настоящей артисткой. Не по приказу Главка, нет. Это позже. Тебя зритель аплодисментами сам благословит и коронует. Волшебный миг! У каждого он свой…

Захарыч стоял перед плюшевым форгангом, отделяющим закулисье от зрительного зала и в который раз придирчиво осматривал лошадей. За занавесом слышались аплодисменты, гомон публики и смех от шуток клоуна. Ещё несколько мгновений и…

Шестёрка вороных стояла попарно, не шелохнувшись. В первой паре, как всегда, Сармат с Салютом.

– Не волнуйся и не торопись! – давал последние наставления Захарыч. – Если что – уповай на лошадей, не мешай им. Они всё помнят.

Света машинально кивала, но вряд ли что слышала. «Сейчас! Вот уже сейчас!..» – метрономом билось в её сознании.

Она потёрла «на счастье» бляху на сбруе Сармата. Там сияла молния, пронзившая букву «С». На груди, в районе сердца, на костюме Светы так же поблескивал теперь уже её фирменный знак. Она была одета в белоснежный брючный костюм, изящно облегающий её стройное молодое тело. Белый цвет и макияж делали её ещё привлекательней.

– Ну, что, «Спартаки», готовы? – Миркин выглянул из-за занавеса. На мгновение приоткрылся кусок манежа, ряды с возбуждённой публикой. Ударило в лицо горячей волной переполненного зрительного зала. Внутри у Светланы что-то зашевелилось, словно там ожил кто-то холодный и неповоротливый. Борис Ефимович подмигнул:

– Деточка! Удачи! И спокойно! Захарыч рядом, не пропадёшь! Мне бы такую защиту!..

«Мы пошли смотреть!» – целая делегация свободных от работы артистов ринулась из-за кулис в центральный проход передвижного цирка. Джигиты Осетии подошли и тоже пожелали удачи.

– Соседка! Не подведи! Чувствуй себя, как на белом коне! Если кто обидит…

Захарыч замахал на них руками – идите, мол, балагуры, не до вас!

Света напряжённо вслушивалась в происходящее в зрительном зале. Она оглядывалась, пытаясь за кулисами отыскать глазами Пашку. Тот после своего номера, быстро переодевшись, помог подготовить лошадей к работе, чмокнул её, сказал что-то ободряющее и исчез. Теперь его нигде не было видно.

«Ладно, так даже лучше, если что, позора будет меньше!..»

Вновь в приоткрытой половинке занавеса-форганга показалась голова Миркина.

– Приготовились, объявляю! С богом!..

Захарыч положил руку на плечо своей подопечной.

– Без суеты! Всё, как на репетиции. Ничего нового – только под живой оркестр и со зрителями. Тебе понравится, поверь! Поехали!..

– Конная рапсодия! Светлана Иванова! – торжественно объявил Миркин. Оркестр ударил в медь и вытянул длинный мажорный аккорд, как бы усиливая важность объявления. Потом начал исполнять пьесу, написанную специально для этого конного номера.

Занавес распахнулся. Появились лошади. Красивые, вороные, в белоснежных сбруях, сверкающих драгоценными камнями, с сиреневыми султанами на головах и спинах. Тут же раздались первые аплодисменты. Света сначала их толком не услышала – настолько была сосредоточена на работе. С виду она вроде не была зажата, но волнение выдавала её напряжённая улыбка и невольно вибрирующий кончик шамбарьера.

Первая комбинация прошла спокойно и неторопливо. Сармат чётко вёл за собой остальных лошадей, как всегда, поглядывая на дрессировщицу и кося глазом на партнёров. Те безукоризненно выдерживали строй и ритм номера.

Светлана мягко послала четвёрку вороных на вальс. Она в его ритме то плавно отходила от лошадей, словно кланяясь им, то наступала с изящным взмахом руки. Те синхронно кружились. Их глянцевые чёрные силуэты отражали цветные рампы прожекторов. Сильные доли музыкальных аккордов сливались с сильными долями вращений животных. Это было настолько едино музыкально и эмоционально, что зрители снова отозвались аплодисментами. Теперь Светлана их услышала. Где-то под солнечным сплетением что-то затрепетало, прошлось утренним холодком, словно с влажных цветов взлетел рой луговых бабочек. Подобное она испытала, когда впервые увидела Пашку…

Она вопросительно посмотрела на Захарыча, который стоял в форганге за барьером. Тот, улыбаясь, удовлетворённо кивнул.

«У меня всё получается!» – радостно мелькнуло в сознании. Вдруг словно взошло солнце. Стало как-то необъяснимо легко и хмельно. Светлана подняла голову к куполу и широко улыбнулась. Там, от налетавшего ветерка, мерно покачивался брезент шапито. В такт покачивались трапеция, мостки канатоходцев, верёвочные лестницы. Мачты четырьмя великанами поддерживали небесный свод передвижки, несли на своих плечах цирковую оснастку и разноцветье прожекторов. Света что-то шептала, словно благодарила Создателя. Она не ощущала реальности происходящего. Действительность осталось где-то там, за кулисами, в нескольких отсечках минутной стрелки. Ей словно снился волшебный сон из детства. Она парила над манежем, не касаясь потёртого ворса циркового ковра. Сквозь музыкальные пассажи оркестра слышались аплодисменты и ласковый голос Захарыча, который негромко, но настойчиво пытался вернуть её на землю: