Потом мы начинаем болтать об Итоне. Дарси подозревает, что он гей. Она всегда на это намекает и толком не может обосновать почему: он, дескать, в начальной школе играл с девчонками в квадрат, в старших классах предпочел экономику промышленному дизайну, у него много друзей-женщин, он любит наряжаться и после Бренди ни с кем не встречался. Я говорю, что он определенно не гей.

— Почем ты знаешь?

— Не думаю, чтобы он был геем.

— Ничего страшного, даже если и так, — говорит Дарси.

— Я знаю. Просто едва ли он голубой.

— Значит, бисексуал?

— Нет.

— Ты и вправду знаешь, что он никогда не трахался с парнями?

— Да!

— Мне тоже трудно представить, как Итон трогает кого-то за это место.

— Хватит, — говорю я.

— Ладно. А что ты теперь думаешь о Маркусе?

— Он мне все больше нравится, — отвечаю я. Лучше подстраховаться — на тот случай, если вдруг у нее есть: хоть малейшие подозрения относительно нас с Дексом.

— Да? И с каких пор?

— Мы целовались с ним в субботу вечером, — говорю я и тут же об этом жалею. Она передаст Дексу.

— Серьезно? Я думала, ты ходила куда-то с Хиллари и Джулианом.

— Так и было. А затем встретилась с Маркусом... и мы пошли в бар. Ненадолго.

— А потом к нему?

— Нет. Ничего такого.

— Тогда где же вы целовались?

— В баре «Перекресток».

— И что? Вы только целовались?

— А ты думала, мы будем заниматься любовью прямо за стойкой?! Супер.

— Да уж, картинка. Хотя я знала, что у вас обойдется без особых страстей. Так ты собираешься за него замуж?

Смеюсь. Это в духе Дарси — узнает всего ничего, но делает такие выводы, что держись.

— Чего ты смеешься? Или он не подходит для брака?

— Не знаю, может быть... Пожалуйста, давай выключим свет. Глаза болят.

Она соглашается, но смотрит на меня предостерегающе, как будто говоря: не время спать.

Выключаю ночник, и когда мы погружаемся во мрак, Дарси вспоминает Декса и его записку. Она, разумеется, забыла о ней, когда я передала ее перед началом праздника, зато теперь может прочесть внимательно.

— Да, — говорю я.

Повисает долгое молчание. Потом она говорит:

— В последнее время меня просто какой-то рок преследует.

Пульс у меня учащается.

— Правда?

— У нас уже давным-давно не было секса.

— Долго? — спрашиваю я, незаметно скрестив пальцы под одеялом. Она говорит именно то, что я хочу услышать.

— С самого Дня независимости.

— В самом деле? — Ладони у меня мокрые.

— Да. Как ты думаешь, это плохой знак?

— Не знаю... А до тех пор вы часто занимались любовью? — спрашиваю я. Слава Богу, что темно.

— До каких «тех пор»?

До того как он сказал мне, что любит меня.

— До Дня независимости.

— Когда как. Если мы оба были в настроении, то каждый день. А то и два

раза в день.

Вытесняю эти отвратительные картины из сознания и пытаюсь придумать что-нибудь еще.

— Может быть, это потому, что он нервничает перед свадьбой?

— Нуда... — отвечает она.

А может быть, потому, что у него роман со мной. Чувствую укол совести — и муки возрастают десятикратно, когда она снова заговаривает о том же самом и внезапно спрашивает:

— Представляешь, сколько времени мы с ним вместе?

— Да, давно.

— Только представь, сколько раз мы спали. Как ты думаешь, сколько? У меня неважно с математикой. Будет, по-твоему, тысяча?

— Уж наверное, не меньше, — говорю я.

— И с последнего раза прошло столько времени...

Глаза привыкли к темноте, и я смутно вижу Дарси. Из-за прически и запаха лосьона она похожа на подростка. Как будто мы снова школьницы, лежим на ее постели и шепчемся, в то время как Аннелиза мирно посапывает на полу в своем спальнике. Дарси никогда не мешала ей засыпать. Думаю, она даже на это надеялась. Наверное, я тоже.

— Давай поиграем в «да и нет»? — говорю я. Это была одна из наших любимых детских игр.

— Да, да. Начинай.

— Ладно.

— Правила те же?

— Те же.

Они просты: загадываешь человека (вынужденная мера, потому что Аннелиза пыталась загадывать соседских животных) — из тех, кого мы знаем лично (не какую-нибудь знаменитость, живую или покойную) — и отвечаешь только «да» или «нет».

— Из нашей школы? — спрашивает Дарси. — Да.

— Парень?

— Нет.

— Из нашего класса?

— Нет.

— Старше или младше?

— Это два вопроса.

— Нет, один. Если ты скажешь «да», я его разобью и спрошу по-другому. Помнишь?

— Ты права, — отвечаю я. Действительно, был такой нюанс. — Мой ответ — нет.

— Ученица?

— Нет. Это пятый вопрос. У тебя есть еще пятнадцать. Дарси говорит, что считает.

— Она вела уроки у нас обеих?

— Нет, — говорю я, держа загнутыми шесть пальцев под одеялом. Дарси всегда любила «ошибаться» в счете.

— Только у тебя?

— Нет.

— У меня?

— Нет.

— Школьный консультант?

— Нет.

— Директриса?

— Нет. Уже десять.

— Это ведь не преподаватель?

— Да.

— Уборщица?

— Нет.

— Дежурная по этажу?

— Нет. — Я улыбаюсь, вспомнив о том, как дежурная застукала мою подругу, когда та собиралась удрать с уроков и перекусить где-нибудь с Блэйном. Дарси по пути в кабинет директрисы посоветовала ей поискать себе занятие получше. «Чем ты занимаешься, женщина? По-моему, в твоем возрасте уже давно заканчивают школу». Этот комментарий стоил ей отдельного выговора.

— О!.. Кажется, я знаю. — Вдруг она начинает хихикать. — Это раздатчица в столовой?

Я смеюсь:

— Ага.

— Джун!

— В яблочко. Ты угадала.

Джун была любимицей старшеклассников. Под восемьдесят, ростом метр тридцать, вся в морщинах от многолетнего неумеренного курения, она прославилась тем, что однажды уронила накладной ноготь в лазанью Томми Бакстеру. Томми важно прошагал в голову очереди и вернул вышеупомянутый предмет по назначению. «Кажется, это твое?» Джун засмеялась, стерла соус и приклеила ноготь обратно. Все развеселились, принялись хлопать в ладоши и петь: «Браво, Джун!» И этого хватило для того, чтобы заслужить любовь учеников. Возможно, однажды кто-то просто бросил вскользь, что подыгрывать старушке — весело. Может быть, это даже была Дарси. Она любила такие штучки.