Мало, конечно, но ты давай их сюда.

Поговорю со знакомыми, и устроим тебя в дизайнерскую контору. Пока – на роль «принеси чая», потом, если себя получше проявишь… сама пробиваться будешь, без особых оглядок на Асатиани».

Верилось плохо.

Но Давид был неумолим. Да и Малене не хотелось видеться с Антоном. Умерла – так умерла, точка. И вообще, нечего собаке хвост рубить по кусочкам.

Объясниться Антон тоже не рвался. Да и черт с ним. Или шервуль – кто позарится.

Дизайнерская контора понравилась Матильде уже тем, что там была начальница – женщина. То есть – никаких погульбушек на работе. Правда, на саму Матильду она смотрела как солдат на вошь, но, ознакомившись с проектами, стала чуть дружелюбнее.

Ничего, еще будет время наладить мосты.

Еще Матильда созвонилась с семьей Булонье.

Нельзя сказать, что ей там обрадовались или приняли как родную, но, поняв, что ей ничего не надо, оттаяли. И даже обещали поделиться ксерокопиями документов. Прислали по факсу.

И спустя сто лет Матильда читала строки, написанные ее прапра…

Купец не церемонился, видимо, в критический момент вылезло не аристократическое, а пролетарское, крестьянское, или из какой он среды был? Если в борделе воспитывался?

Булочников не тратил время на сантименты и писал прямо.

«Вот и пришел мой смертный час, дорогая Мари.

Не знаю, как скоро оборвется моя жизнь, но думаю, что недолго ждать осталось. Уже вчера я видел у дома Кривого Сеньку, коего выгнал со службы, выпоров кнутом за наглость, и был он при оружии и красной повязке…

Дня два, может, три…

Пишу тебе, чтобы известить о нашей внучке. Болезнь оказалась к ней милостива, и я молюсь, чтобы жизнь и дальше была к ней добра. Известная тебе и мне особа позаботится о ней.

Верю, что у вас все хорошо, и прошу тебя выполнить мою волю.

Большевики пришли надолго, я вижу это. Если Иришка или ее дети смогут вырваться из грязных лап этой сволочи – не откажи им. И детям завещай, чтобы помнили.

Мне не жалко уходить. Я позаботился, чтобы красная сволочь не жирела на моей крови. Жаль, что не увижу детей и не смогу обнять тебя, моя Мари… мне стали утешением ваши портреты.

Помнишь ли ты сад, который стал свидетелем нашей первой встречи? Ах, как буйно цвели розы, как пьянил их аромат, и я чувствовал себя молодым, словно и не было за плечами этих лет. Но самой прекрасной розой была ты.

Золотом сияли твои глаза, и ангел парил над нами.

Молюсь за вас ежечасно.

Твой Иван».

Яти, еры, дореволюционная орфография.

И жалко было до слез. Уж как они там жили с супругой – неизвестно, но на пороге смерти Булочников все же вспоминал о ней, благодарил, что-то у него в душе романтическое сохранилось…

Матильда обещала зайти в гости, как будет в Париже. А в остальном…

Чужие люди. Слишком большая разница, слишком много поколений прошло… и все равно хотелось плакать. О тех, кого разметала кровавая рука революции. О тех, кто уже не придет назад…

Времена перемен – подарок или проклятье?

Интересно, родится ли на Руси хоть одно поколение, которое проживет спокойно? Без потрясений, без революций, в том или ином виде, без лозунгов, без…

Девушки этого не знали. Нет ответа.

* * *

Еще они вместе с Давидом перевезли оставшиеся вещи Малены.

Поставили в известность тетю Варю. Та рассказала в ответ, что Петюню кое-как выпустили. Прасковья схватила сыночка и собирается переезжать куда-то, как бы не в другой город. И правильно, здесь ей все равно жизни не дадут.

Что будет с Германом Домашкиным, Матильда даже не спрашивала. Ее это не интересовало. Заступаться за этого человека? Просить, чтобы отпустили? Не возбуждать уголовного дела?

Знаете… это уже не садо-мазо, это кретинизм. Полный и окончательный.

Неблагодарные дети?

А как насчет родителей, которые не заслуживают благодарности? Ничего не заслуживают, кроме хорошей трепки? Вот и пусть…

Возможно, Семен и Лидия, или как их там, окажутся более благодарными. И точка.

* * *

В пятницу Мария-Элена, именно она, шла забирать свои вещи с работы, писать заявление об уходе, и вообще – прощаться.

Давид хотел пойти с ней, но герцогесса упросила его не поступать подобным образом. Ни к чему. Мало ли кто и что скажет, случится гадкая сцена… нет, не надо. И вообще, она не трусиха.

Давид вздохнул, но согласился.

Ровно в восемь тридцать утра Мария-Элена входила в знакомый офис.

И кого она увидела первым? Разумеется, Антона Владимировича.

– Доброе утро, Малена.

– Доброе утро, Антон Владимирович.

Шеф, почти бывший, кивнул на кабинет:

– Зайдешь?

Малена пожала плечами. Она во все глаза смотрела на Антона, а в душе… Больно было. Пусто, глухо и больно. Иногда боги вкладывают дешевую душу в красивую обертку. Для чего? Нам не понять, мы можем просто принять их волю. И не роптать… если получится. У Малены получалось плохо. Все же первая любовь – и такое гадкое ее окончание.

Она медленно вошла в кабинет, но дверь прикрыла неплотно. Ни к чему.

– Присаживайся. – Антон кивнул на диван.

– Благодарю.

– Увольняешься.

Он не спрашивал, и так было все понятно. Малена развела руками, но опять промолчала. Антон прошелся по кабинету, подумал пару минут, вздохнул…

– Я не хотел. Правда. Юлька, зараза… поверь, если бы я мог – я бы не допустил, чтобы эта стерва копалась в моем телефоне.

– Я верю, что вы не хотели.

– Я их расспросил потом. Воспользовались, паразитки, Анжелкиным джипом, там задние стекла тонированные, и охраннику денег сунули.

Малена смотрела безучастным взглядом. Какое это теперь имеет значение? Теперь уже поздно – для всего. Для любви, доверия, понимания, объяснений. Да и неважно. И – ненужно.

– Ты меня так и не простишь за это?

– Я и не сердилась, – ответила Малена тихо.

– Но не останешься. Я понимаю, Давид – выгодная партия, а ты наследница Булочникова.

– Я не наследница, просто родня по крови. Денег мне это не принесет. Ни копейки.

– Вот как?

Малена еще раз развела руками.

– Мне и не нужно. Сама заработаю, сколько потребуется.

– А Давид позволит своей жене работать?