Но этого, разумеется, не случилось, потому что меня, отца и медсестер ограничивал закон. Но всё же его ждала спокойная смерть в объятиях морфия, и я ему завидую.

Я включился в дебаты об эвтаназии случайно, после того как долго и вдумчиво оценивал свое будущее с болезнью Альцгеймера и написал статью о сделанных мной выводах. В результате этого выступления я познакомился с медиками со всего мира, и у меня нет причин предполагать, что лекарство скоро будет изобретено. Я думаю, полагаясь на их добрые советы, что в течение пары лет появятся новые интересные исследования, и не я один надеюсь на какой-нибудь «трамплин» – средство, которое позволит мне продержаться до изобретения действующего лекарства.

Ранее я уже говорил, что финальные стадии ЗКА неотличимы от финальных стадий болезни Альцгеймера, и что этой болезни старики боятся сильнее всего. Мне поставили диагноз, когда мне было пятьдесят девять лет, но она поражает и людей чуть за тридцать. Мне нравится жизнь, я собираюсь наслаждаться ею, пока остаюсь собой, понимаю, кто я, и узнаю своих близких.

Но я достаточно знаю о финале, чтобы бояться его, хотя, будучи богатым человеком, я могу защитить себя от худшего. Но даже богатые, что бы они ни делали, рано или поздно приходят на свое свидание в Самарре. Для слушателей помоложе я скажу, что притча о свидании в Самарре – одна из самых старых историй в мире, которая разыгрывалась множество раз. Смысл ее в том, что ты можешь бежать и скрываться, но всё равно встретишься со смертью. Впрочем, погуглите.

Когда я только начинал работать журналистом, мне сказали одну удивительную вещь: никто не обязан делать то, что говорит врач. Я узнал это, когда Джордж Топли, ведущий корреспондент, бросил мне мою статью и сказал: «Никогда не говори, что пациента “выпустили” из больницы, если речь не идет о принудительном психологическом лечении. Правильное слово – “выписали”. Да, врачи хотят, чтобы ты думал, что не можешь просто уйти, пока они не разрешат, но на самом деле, конечно, можешь. Хотя систему жизнеобеспечения с собой лучше не тащить». Джордж был великолепным журналистом, в бурной юности он убежал сражаться с фашистами в Испанию, но сел не на тот корабль и приплыл в Халл. Я запомнил, что сказал Джордж. Я поклялся, что я не дам Альцгеймеру расправиться со мной, я сам расправлюсь с ним. Я проживу свою жизнь на полную и умру, пока болезнь не нанесла последний удар. Я умру в собственном доме, сидя в кресле на лужайке, с бокалом бренди, которым я запью современную версию бромптоновского коктейля (мощная смесь алкоголя и болеутоляющих). Коктейль предоставит мне какой-нибудь услужливый медик.

Включив Томаса Таллиса в айподе, я пожму руку Смерти.

Я заявил об этом публично. Мне кажется, что это логичное и разумное решение для человека, страдающего серьезной, неизлечимой и изнурительной болезнью. Почему бы ему не выбрать эвтаназию?

В наши дни нетравматическая смерть – не очень удачное слово, но вы поймете, что я имею в виду. Это, например, смерть, в которой не участвуют столкнувшиеся машины, грузовики и заледеневшие участки М4. Так вот, такие смерти обычно происходят в хосписах и больницах. Не так давно люди умирали в своей постели. Викторианцы умели умирать. Они часто видели смерть. Викторианский и эдвардианский Лондон был полон того, что мы сейчас называем рекреационными наркотиками. Истинное благословение для всех. Отчалить по расписанию, воспользовавшись помощью врача, было самым обычным делом. Медики в те времена полагали, что указывать путь безнадежным пациентам – их долг.

Работает ли это до сих пор? Наверное, да. Боялись ли викторианцы смерти? Как говорит Смерть в одной из моих книг, большинство людей боится не смерти, они боятся того, что ей предшествует, – ножа, кораблекрушения, болезни, бомбы. Того, что случается за микросекунду до смерти, если тебе повезет, и за много лет, если не повезет.

И это снова поднимает вопрос ухода за больными.

Организация «Забота вместо убийства», как они себя называют, уверяет нас, что никто не будет думать о добровольной смерти, если за ним будут как следует ухаживать. Сложный вопрос. Медицина сохраняет жизнь всё большему количеству людей, которым требуется всё больше ухода. Болезнь Альцгеймера и другие формы деменции стали настоящим бичом общества, ношей, которая падает в первую очередь на близких родственников. А они тоже бывают пожилыми и порой сами нуждаются в уходе. Число таких людей растет, потому что беби-бумеры стареют, растет и процент страдающих деменцией. Таким образом, возникает вопрос о качестве ухода – не только для деменции, но и для любых хронических состояний. Я не стану рассказывать жутких историй, сейчас для них не место. Возможно, я должен передать слово сэру Майклу Паркинсону, который, как представитель государства по вопросам человеческого достоинства, описывает случаи, которые – цитирую – «абсолютно безумны и невероятно жестоки», а дома престарелых называет «залами ожидания смерти».

Выходит, уход – это лотерея. Есть люди, которые не хотят получать уход, не хотят тратить время в залах ожидания, хотят воспользоваться своим правом не слушаться медсестру и врача. Правом, в моем случае, потребовать полномочия на распоряжение судьбой Терри Пратчетта, которым я в будущем стану. Люди часто задумываются, чего же хотят их родные и близкие. Мои родные точно это знают. И вы тоже.

Основное возражение противников эвтаназии сводится к тому, что пожилых людей будут заставлять «просить» об этом. Может быть, но «Журнал медицинской этики» в 2007 году опубликовал исследование об отсутствии признаков злоупотребления в адрес уязвимых пациентов в штате Орегон, где эвтаназия легальна. Не понимаю, почему здесь должно быть по-другому. Никто не относится к смерти легкомысленно. Не могу представить, что кто-то решит умереть только потому, что по соседству откроют гипотетическую точку «Универсальной смерти». Но зато мне очень легко вообразить, как человек, пожилой или не очень, придавленный медицинскими проблемами и понятным страхом перед будущим, испуганный тем, что оптимистично называется «уходом», предпочтет викторианскую смерть в собственной постели, при содействии врача, как более достойную.

В прошлом году правительство наконец-то опубликовало разъяснения по вопросам эвтаназии. Они никого не удовлетворили. Судя по всему, люди, которые хотят помочь умереть своему другу или родственнику, должны выполнить огромное количество требований, чтобы их не обвинили в убийстве. Мы должны радоваться уже тому, что у них есть шанс избежать наказания, но, судя по всему, лучше всего придерживаться правил и надеяться на лучшее.

Именно поэтому я – и не только я – предлагаю учредить очень мягкий трибунал, который будет заниматься проверкой фактов перед эвтаназией. Некоторые люди, в том числе я, немного нервничают, потому что правительство сможет решать, жить тебе или умереть. Но правительство не может снять с себя ответственность, чтобы не лишать защиты уязвимые группы, и это неплохой аргумент. Меня печалит, что противники эвтаназии уверены, будто ее сторонники не обдумали вопрос в мельчайших деталях и не понимают его важности. На самом деле это и есть мой главный аргумент.

Трибунал будет работать ради общественного блага и блага заявителя – жуткое слово. Он проверит, находится ли заявитель в здравом уме, тверд ли он в своем решении, страдает ли он от смертельной и неизлечимой болезни, не находится ли под влиянием третьих лиц. Чтобы продумать систему таких трибуналов, понадобятся люди поумнее меня – впрочем, таких найти нетрудно. Я бы предложил включать в их состав юриста, хорошо разбирающегося в семейном праве и научившегося понимать, что́ люди на самом деле имеют в виду, а также определять давление извне. И врача, который привык работать с тяжелыми неизлечимыми болезнями.