Я не знал, какие из черных силуэтов – преследователи, а какие – деревья. Где-то сзади и в стороне слышался лай, но непохожий на собачий. Он напоминал голоса гончих ада, каковыми те наверняка и были. Я продолжал бежать. Что-то схватило меня за куртку и рукав. Яростно вывернувшись, я пнул ногой и освободил полу.

– Он здесь! Здесь! – заорал кто-то.

Меня настигли псы.

Чудовищно худые гончие в броне. С пастями, полными акульих зубов, длинными мордами и рваными маленькими ушами. С глазами, пылавшими гнилостным светом падали.

Первый из них вылетел из белой мглы будто торпеда, целясь мне прямо в голову. Я увернулся, и пес пролетел надо мной, но успел ухватить за рукав, разодрав руку. Другой неожиданно повис на другой руке. Я вскрикнул и попытался дать ему пинка, но свалился наземь, продолжая молча сражаться с животными, которые яростно хрипели, сжимая словно тиски зубастые пасти и упираясь лапами. Вырвав одну руку, я машинально откинул полу куртки и ощупал бедро, но кобуры с обрезом там не было. Его у меня забрали в УБ. Тесак я потерял на кладбище в Могильно. Конец. У меня не было ничего.

Я безоружен.

Меня нагнали, отпинали, а потом завернули руки за спину и связали проволокой. Я чувствовал, что это проволока – обычная, стальная, как в сетке ограждения. Я ощутил прикосновение клещей – кто-то за моей спиной, кряхтя, скручивал концы проволоки.

На этот раз они обошлись без мешка. Я уже знал, кто это, узнав подкованные носы кожаных сапог и маслянистую вонь толстых скрипучих плащей.

Меня потащили в грузовик – старомодный, с похожим на крокодилью морду радиатором, колесами под оттопыренными крыльями и все еще светившими, похожими на вылупленные глаза фарами – и швырнули лицом вниз в деревянный кузов из пахнущих пылью и кровью досок.

Я услышал, как хлопает дверца водительской кабины, затем дверцы еще одного автомобиля. Завелись двигатели. Второй мне был знаком – астматически сопящий дизель с дребезжащими клапанами. Черный продолговатый лимузин, который я помнил по призрачному городу. Машины тронулись с места.

Казалось, этому не будет конца. Я лежал на досках, о которые то и дело бился головой и лицом, а стоило мне попытаться изменить позу, как я получал пинка кованым носком изящного сапога, выступавшего из-под полы длинного кожаного плаща.

Мне разбили голову. Я чувствовал, как по моему лбу и лицу, словно горячий воск, стекают густые капли. Капли, которые падали на доски, ярко фосфоресцируя, словно рубиновые лампочки. У меня шла кровь, а это значило, что я жив. Призраки не кровоточат.

Я был жив.

Уже что-то.

Машины ехали по лесной дороге. Конвоир устал меня пинать раньше, чем я – пытаться изменить позу. Руки полностью онемели, плечи и локти разрывались, будто сдавленные тисками. Я повернул голову, безнадежно пытаясь приподнимать ее на каждой выбоине, словно змея с перебитым хребтом. Над деревянным бортом грузовика мелькали в тумане ветви деревьев. Послышался треск зажигалки, на меня наползло облако воняющего гарью дыма.

– Ишь, как извивается, гадина фашистская, – донеслось сверху.

– Пусть себе, мать его растак. Тут всё на вкус как пепел. Дрянь, а не махорка. Хоть бы глоток «жизни» дали, что ли.

– Дадут, когда всему придет конец. Такая уж судьба. – Я снова получил пинка под ребра. – Лежи, падаль!

Внезапно я услышал нечто похожее на жужжание свинцовой осы и мягкий хруст мясницкого топора, делящего тушу. Раздался странный звук, не то вскрик, не то кашель, и возле моего лица упала зажженная папироса.

Конвоир грохнулся коленями о доски и свесил голову, будто отдавая поклон. Я увидел белое, лишенное человеческих черт, словно маска мима, лицо. С синих губ стекала струйка смолисто-черной густой жидкости. Трупная кровь.

Это длилось всего долю секунды, а потом на нас обрушилась канонада – чудовищный грохот десятков выстрелов, сливавшихся в оглушительную беспорядочную дробь, словно разверзлось небо. Грузовик на что-то налетел, послышался звон стекла – обычного стекла, как от бутылки, а не хруст безопасно трескающегося триплекса. Водительская кабина сотрясалась от ударов. Я осторожно поднял голову.

Первый конвоир давился от хрипа, содрогаясь в судорогах на деревянном полу, второй присел, прячась за бортом, и стрелял куда-то в туман из маслянисто поблескивающего пистолета с длинным дулом.

Перевернувшись на бок, я поджал ногу и со всей силы пнул его под мышку. Его отшвырнуло к заднему борту, пистолет выпал из руки и заскользил по доскам. Рядом оглушительно грохнуло, раздался отчаянный вопль, затем очередные серии выстрелов, будто стальные шарики сыпались на барабан.

Еще раз дав пинка в лицо, я бросился к пистолету, и тут голова конвоира взорвалась в нескольких местах. Он тяжело повалился на меня.

Я столкнул с себя тело, слыша крики атакующих.

Канонада стихла, раздавались лишь одиночные выстрелы.

Загремели засовы, и мгновение спустя борт опустился. В кузов ловко вскочил человек в коричневом, перетянутом поясом плаще и высоких сапогах. Увидев меня, он замер, подняв пистолет-пулемет «стэн».

Я почувствовал себя отчасти в кино, а отчасти – в сумасшедшем доме.

– Пан ротмистр! – заорал незнакомец. – У них был пленный! Докладываю – тут кто-то есть!

Второй конвоир, тот, с которым я сражался, со стоном поднялся, отчаянно пытаясь удержать опилки, которые струей сыпались из его разбитой головы и продырявленной груди.

– Почему я не умираю?! – прохрипел он. – Почему я не могу умереть?!

– Потому что ты давно мертв, – сказал я.

«Стэн» оглушительно затарахтел, рассыпая горячие гильзы. Конвоир превратился в облако опилок и пыли, но мужик продолжал методично стрелять, будто хотел разорвать врага в клочья или будто в его руках вместо оружия был огородный шланг, которым он хотел окатить свою жертву.

Я с трудом отполз назад и слез с грузовика.

– Эй, приятель, может, хватит? Похоже, с него достаточно.

Партизан поднял дымящийся ствол.

– Он готов вернуться, падаль. Если их как следует раскурочить, иногда они не возвращаются. Ты свободен, друг.

Лимузин стоял покосившись, упираясь радиатором в дерево; из-под капота поднимался густой смолистый дым. Вокруг стояли оборванные люди в разнообразных мундирах различных эпох, суконных камзолах, пятнистых камуфляжных куртках и гражданской одежде.

Я смотрел, как кто-то в рыжем мундире полевой пехоты и фуражке времен Первой мировой швыряет гранаты с деревянными ручками в кабину лимузина, рядом другой в серо-буром камуфляже и краковской шапке одобрительно наблюдает за ним, закинув на плечо ствол ППШ.

Снова раздался грохот, заставив меня присесть. Кто-то рассмеялся.

– Привыкнете, – сказал худой бородатый тип с аристократичными чертами лица, в конфедератке с длинным козырьком. Спрятав пистолет в кобуру, он протянул мне руку.