более широкого сообщества коллекционеров держался на расстоянии. Это был частный ответ на личные потребности. Во взрослой жизни его страсть угасла, но затем вспыхнула вновь после того, как распался его брак; бегство в это дорогостоящее увлечение было одновременно и причиной, и решением проблем в отношениях.

Большинство умножающихся видов одиночного досуга требовали, как мы видели, затрат как на сами материалы, так и на необходимые для них время и пространство. Как бы ни были важны их увлечения для таких любителей из среднего класса, как Дрэббл и Гарфилд, можно утверждать, что выгода была обратно пропорциональна возможностям. Есть разница между теми, кто тратил свободные деньги (которых в целом стало больше) на рыбалку в Хайленде или же свободные часы в загородных домах на пазлы и гобелены, и малоимущими женщинами из рабочего класса, отчаянно пытающимися найти хоть какую-то возможность отдохнуть в одиночестве. В интервью, собранных Марджери Спринг Райс, вырисовывалась «картина, главные элементы которой – однообразие, одинокость, подавленность и тяжелый и грязный труд»[740]. Главу «Дневная работа» она начала с истории женщины, дошедшей до полного истощения здоровья в результате отсутствия какого бы то ни было отдыха от воспитания пяти детей в одиночку[741]. В подобных условиях наибольшее значение для физического или умственного выживания имели как раз мимолетные моменты личного досуга. Некоторые из них включали в себя общение – в виде встреч с другими женщинами на крыльце или в магазинчике возле дома. Но многие из них ценились за отсутствие компании – в лице плачущих детей или неразговорчивого мужа, вернувшегося с работы. Одиночество превращалось в уединение, когда женщина могла наслаждаться собственной компанией во время произвольной прогулки, или получасового чтения книги или газеты, или рукоделия, не имевшего целью поддержание скудного семейного запаса одежды в рабочем состоянии. Даже на этом социальном уровне стали появляться дополнительные развлечения: респондентки Спринг Райс добывали дешевые пазлы и разгадывали кроссворды, составленные не столь требовательными авторами, как Торквемада[742].

Самым значительным из этих новых видов досуга было кино, которое в межвоенный период значительно расширило возможности временного побега из домашней жизни. Мужчины, женщины и дети из всех слоев общества – все покупали билеты во вновь построенные дворцы грез, ежегодная посещаемость которых к 1939 году приблизилась к миллиарду человек[743]. Почти треть населения ходила в кино хотя бы раз в неделю, причем более высокая доля приходилась на рабочий класс, а также на женщин[744]. Причины провести часть дня или вечер перед экраном были разные. При том что многие зрители покупали билеты независимо от программы и в некоторых рабочих кварталах целая четверть жителей ходила в кино дважды в неделю или чаще, его привлекательность не сводилась к привлекательности конкретных фильмов или актеров. Матери брали с собой детей, чтобы развлечь или успокоить их; влюбленные предавались ухаживаниям вне поля зрения родителей. Пары хотели побыть вместе там, где им никто не мешал. Не столь желательный контакт инициировали мужчины, охотившиеся в темноте на одиноких женщин. Глэдис Лэнгфорд, спасаясь от «черной собаки меланхолии», вторгавшейся в ее одинокую жизнь дома, регулярно становилась жертвой грубых приставаний, которые продолжались даже тогда, когда она говорила нападавшему, что если бы он видел, сколько ей лет, то едва ли стал бы ее беспокоить[745].

За социальными аспектами покупки билета скрывалось нечто более глубокое – стремление отвлечься от насущных проблем. Чтение всегда ценилось как средство спасения от окружающих обстоятельств и от компании. «Это большое блаженство, – писала Нелла Ласт в дневнике для «Массового наблюдения», – когда, погрузившись в книгу, получается пусть ненадолго, но забыть о времени и обо всех заботах»[746]. Эту же функцию выполнял отдых, связанный с однообразным ручным трудом. «Я сижу и обдумываю разные вещи, – писала Ласт, – пока мои пальцы порхают над шитьем»[747]. Такое абстрагированное уединение нигде не было так доступно, как в окружении кинозрителей. Многие из женщин, ходивших в кинотеатры (зачастую богато оформленные), желали всего лишь отдохнуть от своего одинокого труда. «Она сидит в очень удобном кресле, – писала Маргарет Эйлс, вспоминая первое поколение кинозрителей, – и слышит неплохую популярную музыку. ‹…› Так мама отдыхала»[748]. Помимо секса, кино было единственным популярным видом отдыха, для которого была принципиальна темнота. Этим оно отличалось от занятия, распространившегося в 1950-х годах, – просмотра телепередач. Едва гасили свет, границы реального мира растворялись. В обволакивающей темноте, освещенной лишь мерцающим проектором, все домашние невзгоды, все проблемы в отношениях с семьей и соседями на время отступали. Расслабленный зритель мог погрузиться в мир, показанный в фильме, а мог блуждать по персональным ландшафтам, созданным его воображением.

Мой спутник в одиночестве

Послевоенное восстановление проходило в тумане сигаретного дыма. В период строительства государства всеобщего благосостояния заядлыми курильщиками были четыре пятых мужчин и две пятых женщин[749]. В отличие от большинства других развлечений, практиковавшихся в определенное время или в определенном месте, курение было повсеместным и почти неизбежным[750]. Оно стирало все более строгую границу между рабочим и домашним пространствами, а также между временем работы и временем отдыха. Некурящие подвергались воздействию дыма по всему дому, в поездах, трамваях и автобусах, в офисах и магазинах, в кинотеатрах и танцевальных залах. В больших домах потребление сигар ограничивалось специальными комнатами для курения, но маленькие и «быстрые» сигареты преодолевали и это ограничение. Единственным выходом был выход на улицу: садоводство или рыбалка, уединенная прогулка за городом или одиночная поездка – для тех, кто мог позволить себе автомобиль.

Повсеместное распространение табака отражало две ключевые характеристики уединенного отдыха в современную эпоху. Во-первых, это был продукт экономических перемен и массовой коммуникации. Сигары, вересковые и глиняные трубки имели долгую историю, но все это изготовлялось вручную. Переломным моментом в потреблении табака стало применение в 1883 году бристольской фирмой У. Д. и Г. О. Уиллов американского станка, способного скручивать триста сигарет в минуту[751]. Так в 1888 году появились бесфильтровые, «высокосмолистые» Woodbine ценой один пенни за пять штук. За следующие шестьдесят лет курение утратило всякую связь с доходом или классом и все больше теряло связь с полом. Продажи росли за счет энергичной рекламы, использующей и финансирующей растущий рынок чтения. Была задействована и страсть к коллекционированию – путем повсеместного выпуска в конце XIX века сигаретных карточек, рассчитанных, в частности, на спрос среди тех, кто в силу возраста еще не мог быть курильщиком.

Второй характеристикой была принципиальная двойственность этой деятельности. Курение принадлежало к большой группе развлечений, которые в зависимости от контекста и наклонности практикующего могли