— Я не знаю, на что ты способна. — Приходится держать себя в руках, потому что у Примэль — просто отличная актриса. Выглядит такой искренне обиженной, словно в самом деле не при чем. — Помоги мне переодеться и можешь быть свободна.

— Да, Ваша Светлость, — все еще бормочет она.

Пока помогает мне одеться в домашнее платье, не произносит ни звука, хотя раньше ее было не остановить. Поняла, что попалась и боится сболтнуть лишнего?

— Завтра разбуди меня в шесть, — говорю ей в спину. — Его Величество оставил мне заботы о празднике, и я хочу, чтобы к его возвращению все было готово.

— Да, Ваша Светлость, — стеклянным голосом отвечает Примэль.

Когда она уходит, я снова запираюсь изнутри и, свернув пеньюар графини кулем, без сожаления и даже с радостью, сую его в огонь. Пламя почти моментально переползает на тонкую ткань, и через пару минут от кружев и шелка остаются только тлеющие завязки.

Вот и хорошо.

А теперь самое время подумать, что мне нужно для организации праздника.

И завтра же, как только выпадет свободное время, поехать, наконец, к химеру.

Вряд ли Тиль поверит, если я скажу, что накануне вечером застал Ив у себя в комнате, сидящую на моей кровати вот с той белой вещицей в руках. Она считала, что просто обязана узнать мое мнение насчет «белой прелести», которую он собирается надеть в нашу первую брачную ночь. А когда я громыхнул и попросил Ивлин убраться вон, она так спешила, что забыла пеньюар у меня на кровати.

Правду говорят, что пути богов невидимы и неисповедимы.

Кто бы подумал, что вещица окажется так кстати.

Пока экипаж подпрыгивает на ночных дорогах столицы, я не без пикантного удовольствия вспоминаю маленькую монашку, разодетую откровеннее, чем любая бордельная девица. С той лишь разницей, что даже в откровенном наряде моя Тиль выглядела так целомудренно, что над ее кудрями едва ли не светилось божье знамение.

В моей голове мелькают неясные образы белой кожи, обрамленной обрывками платья, на губах, хоть я старался его вывести, постоянно вспыхивает вкус медовой сладости жасминового чая. И этот запах… Я жмурюсь и вдыхаю пустоту перед собой, но она наполнена цветочной пыльцой и…

Хорошо, что кучер промахивается на перекрестке и слишком лихо влетает в поворот, из-за чего меня трясет, словно пустой бочонок. Это бодрит и немного приводит в чувство, пока я не стал вести себя как влюбленный идиот.

Поверить не могу, что мой циничный и сухой до эмоций мозг вдруг растекся «пыльцой и медом».

Я пару раз от души пинаю «спину» экипажа, требуя мужика на козлах быть аккуратнее.

Конечно, верхом было бы быстрее и спокойнее, но я нарочно выбрался из замка инкогнито, как в старые добрые времена, чтобы посетить информатора Ив, посмотреть его доказательства и, если они действительно что-то значат и могут навредить Тиль, избавиться от них любым доступным способом.

О том, что, вероятно, придется избавиться и от информатора, откладываю на потом. Может, я и Инквизитор, и Палач короля, но не головорез и не душегуб. Одно дело убивать и резать глотки на поле боя, но совсем другое — прижучить обычную «крысу». Которая, кстати, еще может быть полезна Артании.

Стим-парк находится на западе столицы. Темное место, насквозь провонявшее машинным маслом, углем и прочими «атрибуты» здешней черноремесленной жизни. Я еще толком не вышел из экипажа, а запах раскаленных стеклодувных цехов уже наполнил мои легкие.

— Вы простите, милорд, там вечно какие-то дворняги шастают, — извиняется кучер, кланяясь и комкая в руках старый «котелок» с облезлыми полями.

Я бросаю ему пару монет, и молча шагаю в переулок.

Хорошо, то Ив, убежденная в своей корой победе, разболтала все о своем информаторе и где его искать. И даже условный пароль. Плохо, что теперь сам Хаос не разубедит меня в том, что с такой же легкостью она болтает и о наших делах.

Это небольшая печатная мастерская, в которой издается какой-то местный новостной лист — приземистое, лишенное любых изысков здание под тяжелой плоской крышей, на которой «гнездится» странная конструкция из балок и проводов.

Сейчас четвертый час ночи, улица совершенно пуста и освещена далеким тусклым светом керосинового фонаря. А вот за единственным окном кособокого домишки горит огонек, и я замечаю неясную тень, которая бродит туда-сюда, словно готовится выступать на публику.

В дверь стучу, как и сказала Ив — два по два и один.

Конспираторы чертовы, хаос бы их побрал.

О том, что кто-то крадется с той стороны, слышу по скрипящим под ступнями половицам, и мысленно закатываю глаза, потому что все это больше похоже на шпионские игры из дамских бестолковых романчиков, чем на стоящее моего внимания дело. Если так пойдет и дальше, то вряд ли вся эта «важная информация и компромат» окажутся чем-то действительно несущим угрозу.

— Мимозы в саду еще не распустились, — скрипит из-за двери противный старческий голос.

Поборов желание к чертовой матери снести дверь с петель и разобраться с этим делом по быстрому, говорю ответ на кодовое слово:

— А у тетушки Мо уже желтые.

Хорошо, что улица безлюдна и у моего позора нет свидетелей.

В замочной скважине трижды проворачивается ключ, потом слышны стук и лязг, обильно сопровождаемые пыхтением и сопением, и только потом дверь медленно приоткрывается.

Я, не задумываясь, пихаю ее, чтобы открыть достаточный проход. Хватит и того, что приходится согнуться чуть не вдвое, чтобы не протаранить лбом низкий дверной косяк.

Хозяин этого места стоит прямо передо мной, держа в руках тяжелую дверную щеколду.

Он едва ли мне до плеча, сухой, морщенный, обросший седыми космами и с такой же клочковатой седой бородой. Ему, наверное, лет сто, настолько глубокими выглядят все его морщины, за которыми толком не рассмотреть лица.

— Вы кто? — спрашивает кашляющим голосом, и я пинком захлопываю за собой дверь. От удара старикашка подпрыгивает, и щеколда с грохотом вываливается из его рук. — Я ждал леди…

— А пришел я, — перебиваю его. — Где доказательства? Я хочу видеть их немедленно.

А чтобы подстегнуть его быстрее шевелить мозгами, верчу между пальцами золотой дублон, новенький и блестящий, на который можно купить весь этот дом вместе с барахлом и хозяином в придачу.

— Да, господин, — старик с юношеской прытью бежит куда-то за горы из стопок старых книг и пачек газет. Роется там, и возвращается с какими-то бумажками в руках. — Вот, господин, стары Смитти никогда не врет.

Я выхватываю листы из его рук и, повертев дублоном пред сморщенным носом, позволяю монете исчезнуть из моих пальцев. Старый трюк.

Старик скрепит зубами, но терпеливо ждет.