Тварь схватилась за горло, кашель, глаза меняют выражение с яростного на удивленное и обратно, пытается реветь угрожающе, но выходит лишь хрип, словно душит ангина.

Монстра стошнило комьями крови, он, сгорбившись, разворачивается, лапа зажимает пасть, «тролль» бежит прочь, стены на его пути рвутся как бумажные, в итоге он проваливается. Давно пора – с такой-то жирной задницей.

Я вылез из-под обломков, как крот из норы, оглядываю себя, страшно обнаружить, что чего-нибудь не хватает, но все, кажись, на месте.

Борис со статуи спрыгнул.

Подбегаю.

– Т-то есть, как… не знаешь?!

Ружье прячется под плащ, Борис стряхивает с рукавов пыль.

– А я и не обязан знать всех. Это же Руины! Тут всякие чебурашки генерятся быстрее, чем руинцы успевают обзывать.

Борис поскакал по камням как горный козел по валунам родного склона. Я покачал головой, но подошвы мои застучали по тем же глыбам.

Ну да, Борис опять царь и бог, как петух в курятнике, а я плетусь следом и моргаю, разинув клюв, как цыпленок, удивляясь любой букашке.

В общем, жизнь налаживается.

Для ночлега нашли мавзолей. Не такой, где я нашел плазму, а скромный. Четыре могилы. Разглядел через трещину в стене. Мы вынули плиты, влезли, втащили блоки на место. Костяные жильцы сдвинули крышки гробов, пришлось отправить на покой вторично. Мы распихали кости по урнам, щелям, придавили камнями, чтоб те не вздумали собраться вновь. Затем ужин вокруг костра и главная награда за все руинные муки – сон.

Разбудили выстрелы.

Одиночные. Иногда короткие очереди. Не у нас – где-то за стенами…

Я в обнимку с плазмой, как с верной женой, туловище с неохотой поднимается с нагретого мешка, что вместо матраса, опираюсь на пушку как на посох, подушечки и костяшки пальцев протирают глаза, моргаю…

– Кто-то кого-то мочит, ночь сменяется утром, все как обычно, – сказал Борис.

Сидит на краю постамента для саркофага, у сапог трепещет костерок, рядом парует кружка с чаем, между коленями, как мост между горными пиками, – дробовик. На нем руки, одна пластом, другая упирает локоть. Борис курит.

– Доброе утро, – крякнул я, вставая.

Опять выстрелы, эхо крепкого словца. Борис хмыкнул.

– Кому-то доброе не очень.

Кривые спросонья ходули ковыляют к Борису, зеваю как бегемот. Он протянул кружку с чаем.

– Спасибо.

С удовольствием журчу, за глоток чая горло расплатилось блаженным стоном.

Перестрелка не утихает, мы успели позавтракать, умыться, почистить зубы. Не мешало бы и колючки с рож сбрить, а то как дикари…

Выстрелы наконец отгремели. Мы разобрали тайный выход, тепло нагретого кострами и нашим мясом воздуха в закупоренном помещении сменилось прохладой свободы. Мы начеку, пушки крутятся как в турелях, зондируют коридор, дробовик одну половину, плазма другую.

– За мной.

Борис побежал крадущимся стилем, как спецназовец. Я в той же манере пячусь за ним, прикрываю тыл. Скоро поворот…

– Стволы на землю.

В висок воткнулось горячее дуло, я замер.

Довыпендривались, блин, спецназеры! Спецлузеры… Из какой клоаки он вылез?!

Дуло давит наглее.

– Пушку брось, сопляк! Ты тоже, ху…

Бах!

Огненный цветок опалил рожу лепестком, на дне глаз отпечатался трассер, пуля белой мухой мимо носа, сердце екнуло.

– ААААА!

На пол шмякнулась кисть с пистолетом в окровавленных пальцах.

Мой несостоявшийся убийца согнулся, фонтанирующая красным рука вжалась в живот, заливает штаны.

На Бориса со спины накинулся второй бандит, ему удалось отвоевать дробовик, и теперь, находясь сзади, душит им как перекладиной.

Первый вскинул голову, злобный взгляд упирается в меня, морда черная от морщин оскала. Здоровая рука метнулась к сапогу, там торчит рукоятка…

Но вытащить не успел, в грудь ему воткнулся штык плазмы, я вжал гада в колонну, его глаза выпучились, рот нараспашку. Давлю гашетку.

Борис перекинул душителя через себя, дробовик упал, Борис пинает в солнечное сплетение, бандит врезается в стену.

Крак!

Живот вспороли изнутри шпаги, букет блестящих клинков, словно гигантский репей.

Убьеж! Не знал я, что живут и в стенах…

По иглам течет красное, бандит дергается, ботинки лягают стену. Туша обмякает, глаза наливаются стеклом, с губ свисают тягучие кровавые нити.

Отпускаю гашетку. От моего головореза остались тряпки и кости, скелет рассыпался, клубится тучка сухого праха. Счетчик зарядов плазмы пополнился на единицу.

Борис подобрал дробовик. Пыхтит, с хищного куста взгляд переводится на меня.

– Цел?

– Вроде.

– Расслабились мы что-то… Бежим!

– А дроп?

– Ишь ты, научил на свою голову, – усмехнулся Борис. – Не сейчас. Эти еще не все, будь начеку…

Побежали, Борис впереди, я прикрываю. Присматриваемся к каждой подозрительной щели, за любой колонной и статуей может быть стрелок, тени пугают, всюду мерещатся силуэты ждущих в засаде злодеев.

Через два поворота подошвы стали клейкими, здесь ползла утилитка. Крадемся вдоль блестящих склизких дорожек, те ведут в другой коридор…

Там встретила очередь пуль, мы нырнули обратно за угол.

– Опять вы! Мало вам, стервятники! Прочь, кхо-кхо!..

Хриплый мужской голос прервался кашлем, затем у автоматчика перехватило дыхание.

Осторожно заглядываем за угол.

В коридоре поперек следов утилитки лежит мертвец, в кулаке обрез охотничьего ружья.

У стены, прислонившись к ней спиной, сидит старик. Такому дедушке сидеть бы с палочкой на концерте для ветеранов, медальками поблескивать… А он в Руинах. Простреленное бедро истекает кровью, на коленях пистолет-пулемет. Голова уронена, старик держится за сердце, дышит так, словно идет по канату через пропасть, веки опущены.

Кажется, он не из этих.

– Не стреляйте! – крикнул я. – Мы не с бандитами! Они и нас чуть не убили!

Дед схватился за оружие, я снова нырнул за угол, но не целиком. Черный глаз дула подрагивает.

– Не стреляй, отец! – крикнул Борис. – У нас аптечка, поможем!

– Вы кто?

– Мы в город. Я Борис. Паренька Владом звать.

– Мы хорошие, – ляпнул я.

Тут же понял, что сморозил чушь. Борис засмеялся.