Обычно приходящие колядовать исполняли три-четыре веселые рождественские песенки, кое-чем закусывали и отправлялись дальше. Но на этот раз они все пели и пели, и через двадцать минут Дэвид дал сигнал дворецкому, и тут же лакеи принесли сидр и пиво с пряностями, а горничные – подносы со слоеными пирогами и кексы. Звуки музыки сменились веселой болтовней и смехом.

– Ты не устала? – тихо спросил Дэвид. – Может быть, мне отнести тебя обратно?

– Пока нет, – ответила Ребекка. – Побудем тут еще немножко, Дэвид.

Он кивнул и положил ей на тарелку слоеный пирог.

Пришедшие были слишком застенчивы и не решались подойти к ним поближе и заговорить, но, ко всеобщему удовольствию, прозвучало несколько шуток. Больше всех понравилась шутка Джошуа Хиггинса, одного из тех молодых мужчин, которые осенью помогали хозяевам в саду.

– Что это такое? – спросил он, когда шум голосов почти совсем смолк и все, по-видимому, уже собирались уходить. Его голос прозвучал озадаченно. – Откуда это попало ко мне? Как оно очутилось в моем кармане? Кто это подложил туда? – Из кармана своего пальто он достал зеленую веточку.

– Мне кажется, Джош, что это омела, – сказал кто-то из мужчин. – Быть может, ее туда положила Мириам. Видимо, она хотела намекнуть, что ты уж слишком медлителен.

Раздался общий смех, а Мириам покраснела и громко запротестовала. Джошуа направился к камину, будто хотел бросить в огонь увядающее растеньице. В последний момент он обернулся. На его лице появилась усмешка. Раздался смех, сопровождаемый одобрительным свистом.

«Боже мой, – подумала Ребекка. – Не собирается ли Дэвид меня поцеловать? Ладно, один поцелуй, меня никак не возбудит. Ведь в конце концов наступает Рождество».

А потом Дэвид крепче сжал ее плечо. Второй рукой он взял жену за подбородок и повернул ее лицо к себе. И поцеловал ее. Слегка… В губы… Так, как поцеловал ее в день свадьбы перед алтарем… Поцелуй на людях… Рождественский поцелуй… Раздался пронзительный свист.

В день свадьбы Ребекку угнетала мысль о том, что рядом с ней – Дэвид, что она добровольно выходит за него замуж, что она отдает ему всю себя до конца своих дней. Тогда она испытывала ужас при мысли о предстоящей близости с ним. А теперь…

А теперь? Снова рядом Дэвид. Ее муж. Она отдалась ему и теперь носит в своем чреве его ребенка. Она – его жена на всю жизнь. Ничто не изменилось. За исключением того, что нет больше ужаса. И подавленности. Как это прекрасно – испытывать чувство сопричастности: этому дому, этим людям. Как чудесно вновь принадлежать мужчине. Жить с возрожденной надеждой на то, что ты способна иметь своего собственного ребенка.

Тогда у них с Дэвидом наконец будет семья. Истинная семья.

Прошлое вдруг перестало приносить боль, нагнетать тоску. Настоящее вдруг стало радостным, а будущее сулило надежду и счастье.

– Счастливого Рождества, Дэвид, – тихо сказала Ребекка, когда он поднял голову.

Дэвид произнес коротенькую речь, поблагодарив всех колядовавших за их приход, ознаменовавший прекрасное начало рождественских праздников. Потом он сказал, что собирается отнести свою жену наверх, прежде чем они распахнут двери и впустят в дом зиму.

Ребекка всем улыбнулась. Она непременно расплакалась бы, но виконтессе это не пристало. Неожиданно она заметила новые шарфы и варежки, а также несколько новых шерстяных шапок – и одарила улыбками Мириам и Джошуа.

По дороге в ее комнату супруги молчали. Покидая веселое сборище, Ребекка почувствовала, как постепенно расслабляется. Вместе с тем ей было немного неловко, потому что она остается наедине с Дэвидом после того, как он только что поцеловал ее. В последний раз он ее целовал через три дня после их свадьбы – в ту самую ночь, когда ему приснился кошмар. Ребекке было неприятно воспоминание об этой ночи, но избавиться от него она не могла. Трудно поверить, что в ту ночь все происходило наяву. А ведь скорее всего именно тогда был зачат их ребенок.

Дэвид усадил жену на край кровати и развернул одеяло, в которое она была укутана. Он стоял молча, пока Ребекка снимала халат. Когда Дэвид вернулся из туалетной комнаты, Ребекка уже легла.

– Я пришлю горничную, чтобы она причесала тебя, – сказал он. – Мы, по-видимому, вернемся из церкви довольно поздно. Когда я буду ложиться в постель, то попытаюсь не разбудить тебя.

– Дэвид, – произнесла Ребекка, еще не зная, что собирается ему сказать. Ей не нужны были слова. Она хотела… Нет, она не знала, чего хочет. Наступило Рождество, а Ребекка привыкла к тому, что долгожданное Рождество всегда приносит нечто удивительное, нечто чудесное.

– Да? – Он стоял и смотрел на нее, заложив руки за спину. Стоял в ожидании. Такой строгий, элегантный в своем черном сюртуке и накрахмаленной льняной сорочке.

Дэвид… Ребекка давно стремилась его понять. Постоянная отчужденность этого человека причиняла ей боль. Его жестокость обескураживала. Он долгое время не нравился ей, поскольку всегда оставался непостижимым. А теперь он ее муж, и это стремление как-то понять его становится довольно болезненным.

– Как было мило с их стороны прийти к нам, правда? – промолвила она.

– Да, – ответил Дэвид. – Мне кажется, ты нашла путь к их сердцам, Ребекка. Думаю, что я мудро поступил, женившись на тебе. Спокойной ночи. И счастливого Рождества.

Когда он ушел, к ее глазам подступили слезы. Слезы счастья. Слезы опустошенности. Слезы…

Она не знала, почему плачет. Не знала, радуется она или грустит. А может быть, оба этих чувства смешались. Но возможно ли такое?

«Думаю, что я мудро поступил». Как типичны для Дэвида эти бесстрастные слова. Мудро… «Потому что я нашла путь к сердцам этих людей? Но нашла ли я его? Не преувеличивает ли Дэвид? В конце концов я не сделала для них ничего особенного».

Мысли путались в голове Ребекки. Так что же, ее слезы вызваны похвалой Дэвида? Его словами о том, что, женившись на ней, он поступил мудро? Это слезы счастья? Или она плачет из-за того, что Дэвид не сказал, что рад своей женитьбе на ней? Или из-за того, что он не догадался, оставшись с ней наедине, напоследок поцеловать ее? А ей горько оттого, что его синие глаза не лучились улыбкой?

Ребекка хотела бы понять своего мужа. Она хотела бы, чтобы он убрал возведенные им барьеры и разрешил ей узнать его поближе. Она хотела бы увидеть в глазах Дэвида любовь.

Однажды он плакал вместе с ней. Потому что подумал, что их ребенку грозит смерть? Или потому, что Ребекку охватила паника, потому, что его жена ужасно страдала? Ребекка решила, что больше подходит второе объяснение. Да и сейчас не отказалась от этой мысли. Но никому не дано знать, что творится в душе у Дэвида.

Ребекка всегда знала все о Джулиане. Он обычно выставлял свои чувства напоказ. Ребекка тосковала по открытости их взаимной любви. О, как было бы прекрасно, если бы такая же открытость воцарилась и в их отношениях с Дэвидом.