Мы знали также, что Рита Арну стала говорить все, что знает. Но она почти ничего не знала. Она знала, что существует какой-то пти шеф{57} (Кент), потому что она видела Кента дважды. Меня она совсем никогда не видела. Где работает Шпрингер, она понятия не имела. В доме на ул. Атребат она больше играла роль хозяйки. О том, что дело связано с советской разведкой, в гестапо долго не знали. Арестованные сначала вообще ответов не давали. Они держались прекрасно до апреля месяца. Об Аламо мы знали, что держится он хорошо, выдает себя за уругвайца, подтверждает версию с кроликами. Дело зашло так далеко, что в абвере считали это дело конченым. Об этом я узнал уже позже. Что арестованных надо отправить в концлагерь и на том все закончить. В конце марта в Берлин отправили такой рапорт по линии абвера. Только потом я узнал, что в самую последнюю минуту, у них же были контакты между абвером и СД. По Красной капелле СД начинало больше знать. Знали, что есть группа в Чехословакии — там в начале 42-го г. были арестованы два человека{58}. Кто они, я не знаю. Немцы утверждали, что это были люди, направленные из Москвы. Позже Гиринг мне говорил, что впервые об Отто он услышал от человека, арестованного в Чехословакии. Они знали о существовании Венцеля. В Чехословакии допросы вел Гиринг. Он приехал в Берлин и здесь прочитал дело арестованных 13 декабря 41-го г. Он читает, читает и видит, что Рита заявляет — какой-то человек, которого называли Профессор, учил других радиоделу. Кличка Венцеля Профессор была известна ему по Чехословакии. Вторая кличка была Герман. У Гиринга тогда возникла первая ассоциация. Эта группа имеет какое-то отношение к советской разведке. Тогда он приезжает в Брюссель и, как он потом хвастал, расспрашивал, как идет дело, слушал и сказал: а почему вы не думаете, что здесь причастна советская разведка. (Раньше думали всякое — что это Сопротивление, террористическая группа и т. д.)

Все это доказывает, что хвастовство, будто гестапо наложило с первого дня руку на Красную капеллу в результате пеленгации, это все ерунда. До апреля, до того как зихерхайтдинст{59} не прояснил некоторые обстоятельства, дело с расследованием не подвинулось.

В конце марта или в начале апреля я получил из Центра страшно недовольную шифровку — что же вы на полгода прекратили работу. У нас возникает вопрос: нужно ли вообще усылать Кента и всю группу. Время показывает, что ничего особенного не было. Тогда я не думал, что Отто могут подозревать, что он не удрал, а вводит

Центр в заблуждение. Но вообразим, что на месте Отто был человек, который начал работать с немцами. Если бы это было так, он не поставил бы себе задачу разбить эту группу, но использовать ее. Если бы такой человек действовал по заданию гестапо, то с декабря до апреля он бы наложил как-то руку на всю организацию. Если такие мысли были, конечно.

В то время я получаю срочное извещение, что Аламо увезли в Берлин. Пробыл он там две-три недели. Обратно вернулся не Хемницем (его кличка). Были сведения, что вернулся в ту же самую камеру, тот же человек, но фамилия другая. Перро утверждает, что нам удалось узнать за деньги о всем, что происходит в тюрьме от полицейских. Это не верно. Там все были люди из Сопротивления.

Гиринг понял, что из Чехословакии эти вещи перешли сюда. Если в Чехословакии были арестованы два сотрудника Разведупра, не исключено, что Аламо тоже находился с ними где-то на учебе. Им показали фото Аламо. Он был раскрыт. Аламо предупредил нас об этом, сообщив из тюрьмы, что он Макаров. В Центр пошла моя депеша, если теперь Атамо раскрыт, нам неизвестно, как он будет себя вести. Наряду с Кентом он знал все в отношении берлинской группы как шифровальщик этих материалов. Возникала большая угроза, с этим надо было считаться. Следовало принять все меры предосторожности.

В это самое время, когда в гестапо узнали, что они держат в руках совофицера, появляется впервые фамилия другого офицера Данилова (Камиля). Держался он хорошо, и у гестапо могло было только подозрение, что он коммунист и больше ничего. Но главная задача его была не раскрыть того, что шло на Францию в партийный центр. Когда Камиля раскрыли и сообщили ему, он сказал:

— Хорошо, сообщаю, что являюсь лейтенантом совармии по фамилии Данилов.

Его спросили, а что он знает. Камиль ответил:

— Сказать ничего не могу.

«После окончания моей службы был направлен в Париж, прибыл в начале сорокового года, и меня держали нелегально в совконсульстве в ожидании, когда начнется война с немцами. Я все время просидел там, никого не знал, встретил раз или два какого-то капитана Карпова{60}. Когда в 41-м г. началась война между Советским Союзом и Германией, мне сказали, что надо ехать в Бельгию, пойдешь туда-то и там тебя будут готовить как радиста». Русский язык он знал прекрасно. Знал испанский. Паспорт был испанский.

После моего ареста немцы мне говорили — офицер Данилов прекрасно держал себя после ареста. Когда он признался, что он офицер, мы подвергли его соответствующему допросу, и он держался стойко, показал себя фанатиком, советским человеком. Камиль своей легендой добился того, что перестали разыскивать его связи с партийным подпольем, а он знал десятки партработников, из которых никто не пострадал. Он долго был «сапожником», готовил всем этим людйм паспорта. В тюрьме о нем ходили легенды — так он себя держал. Находился он недалеко от Брюсселя, где держали заключенных в ч. страшнейших условиях. А он пел советские песни, поддерживал других.

О документах гестапо, которые я прочитал в Берлине (Александров утверждает, что он впервые их приводит). На самом деле опубликовал их Вайзенборн{61} еще в 53-м г. Документ называется Шлюсс-Протокол гестапо против Красной капеллы от 21 декабря 1942 г. Здесь сообщалось все, что гестапо знало о Красной капелле. Здесь рассказывается об аресте на ул. Атребат и отмечается, что в декабре 41-го г. удалось раскрыть эту радиоточку в Брюсселе, что там были арестованы два офицера советской разведки — ст. лейтенант Макаров и сержант Данилов. Я ищу, а где Камиль, его нет. Так он стал Даниловым. Когда его вызвали на допрос, он говорил: вы знаете, что значит советский солдат?! Знаете, какая это честь! Вы думаете, что я могу своим поведением как-то его скомпрометировать? Будьте уверены, этого не случится! До самого последнего момента перед моим расстрелом вы увидите во мне представителя Красной Армии, таких вы можете увидеть всюду в рядах Красной Армии. Сколько в нем было внутренней силы. Он никого и ничего не раскрыл.

По поводу шифровок в гестапо знали, что была шифровалыцица Познаньска. Напирали на нее все время. В начале мая они узнали, что группа имеет отношение к советской разведке, но ничего не добились. В то же время группа специалистов принялась за расшифровку перехваченных депеш. Лучшим доказательством служит то, что никто шифра не раскрывал. Если кто-то раскрывает шифр, сообщает ключ, текст становится известен, его нечего раскрывать. К концу 42-го г. в гестапо было больше 500 перехваченных шифровок. К налету — на ул. Атребат у них было 70—80 шифровок. Если бы кто-то — Аламо или Познаньска раскрыли шифр, можно было бы за три дня все прочитать. Но здесь, по тем данным, которые они понемногу раскрывают, как это шло, специалисты долго над этим работали. За день им удавалось раскрывать одну-две шифровки. 29 или 30 августа 42-го г. была раскрыта шифровка от 13.10.41 г. с указанием Кенту выехать в Берлин. Тогда они спохватились, что это идет через ул. Атребат, значит, шифровальщицей была Познаньска. Ее снова начали допрашивать, она увидела, что все кончено, и она покончила с собой. В этом протоколе гестаповцы открыто говорят, что смерть, которую избрала Познаньска, страшно затруднила для них дальнейшую расшифровку.