коже бежит мороз, потому что мне совсем не хочется будить в памяти воспоминания таких ночей или жуткой тоски по маме, которой почти никогда не было дома. Я стараюсь оставлять в памяти только хорошие моменты, иначе можно попросту впасть в депрессию или сойти с ума. Может, если бы я в двенадцать лет резко получила нормальное детство, ощущение безопасности и возможность видеть маму чаще, то сейчас точно так же смотрела бы на прошлое? Но это мой дом, и я не знаю другого. Когда жизнь подкидывает дерьмо, из которого не выбраться, ты миришься с этим и учишься существовать в тех условиях, которые есть.

Я просто привыкла, мне не с чем сравнивать. Мое ощущение безопасности в детстве заканчивалось на том, что я поверяла, закрыла ли дверь изнутри и плотно ли я подоткнула ноги одеялом, чтобы монстры из-под кровати не достали меня посреди ночи. Это все, что я могла сделать для своей безопасности в том возрасте.

Однажды жизнь станет лучше, я это точно знаю, и это зависит лишь от меня, от того, чего я смогу добиться в будущем, когда окончу школу.

– Ты перестал разговаривать со мной, а потом и вовсе начал огрызаться.

– От стыда, я огрызался от стыда за то, что не мог признаться в собственной трусости. Я злился на себя, а еще на тебя, потому что ты не сдавалась и хотела поговорить. Ты была живым напоминанием о месте, которое я не хочу называть своим домом даже в прошедшем времени.

– А сейчас я перестала быть этим напоминанием?

– Я уже давно понял, каким кретином был, потому что я сам и есть это чертово напоминание, но я какого-то черта перекинул все на тебя. Я не хотел обидеть тебя, Микаэла, больше всего на свете не хотел, но сделал это при первой же возможности. Я выбрал себя, новую жизнь и безопасность. Черт, даже сейчас стыдно произносить это вслух, но так и есть. Все, что связано с трейлерным парком, вызывало у меня отторжение, будто запах спирта на утро после бурной гулянки, когда ты даже смотреть на алкоголь не можешь и тебя начинает тошнить. Психика – странная штука. Я боялся, что скоро все закончится и придется вернуться в старую жизнь.

Джейк достает из кармана пачку сигарет и, взмахнув ею, выходит из салона. Тяжело сглотнув, я молча слежу за тем, как он чиркает зажигалкой и обходит внедорожник. Открыв дверцу с моей стороны, Элфорд опирается ладонью о крышу и, качнув головой, пожимает плечами, словно никак не может собраться и сказать что-то связное.

– Спустя время я уже тупо не знал, как извиниться перед тобой, не знал, с чего начать. И больше всего боялся, что ты не простишь меня. Так что легче было вступать с тобой в глупые перепалки и таким образом привлекать внимание – хоть какое-то общение.

Повернувшись на сиденье, я свешиваю ноги, и Джейк напрягает плечи, будто готовится к тому, что я сбегу.

– Ты словно помнишь только плохое, – говорю я, рассматривая свои кеды. – Будто хорошего никогда не было.

– Это не так, больше не так. – Выдохнув дым, он отбрасывает сигарету в сторону. – Прости меня. Прости за то, что был трусом и мудаком. Прости за то, что бросил тебя одну и не нашел смелости даже нормально поговорить.

Мне становится легче. Конечно, я всегда знала ответы на свои вопросы, но мне хотелось, чтобы Джейк проговорил все вслух. Хотелось услышать просто извинение, и я его получила. Мы были детьми, перестали дружить, было больно и обидно, но уже ничего не поделаешь. Никто не совершил преступление, многие люди перестают общаться. Самое главное, что Джейк никогда не заходил дальше сарказма, не унижал меня и не позволял делать это другим.

– Не знаю, есть ли у нас шанс снова стать друзьями. – Согнув руку в локте, он подается ближе. – Но в последнее время мы вроде неплохо справлялись, как считаешь?

Я медленно киваю.

– Думаю, да. Мне просто хотелось, чтобы ты извинился.

– Снова друзья? – спрашивает он, вскинув брови. – Настоящие?

Приходится прикусить губу, чтобы подавить глупую улыбку.

– Снова друзья. Настоящие.

Улыбнувшись, Джейк взмахивает рукой.

– Иди сюда, нам нужны примирительные объятия.

– Нет, я ни за что на свете не буду обниматься с тобой.

– Первое правило настоящих друзей – это объятия. Неужели не знала?

Тянусь к дверце внедорожника, чтобы захлопнуть, но Джейк встает передо мной и, скользнув пальцами под колени, притягивает меня к самому краю сиденья.

– Не буду я с тобой обниматься! – смеюсь я, упираясь в его плечи. – Мы еще не настолько настоящие друзья. Мы полунастоящие.

– Брось, Рамирес, ты ведь только этого и добиваешься. – Обняв за плечи, он прижимает меня к себе, и моя щека впечатывается в его грудь. – Готов поспорить, что не можешь дождаться момента, когда останешься одна и наденешь футболку команды Джейка.

Я продолжаю вырываться сквозь смех. От Джейка пахнет сигаретами и горьким шоколадом, его руки крепко сжимают меня, и в какой-то момент я сдаюсь и обнимаю его в ответ, сцепляя пальцы за его спиной.

В последний раз, когда я обнимала Джейка Элфорда, он был щуплым мальчиком, сейчас же это широкоплечий парень. Я чувствую, как под моими ладонями перекатываются мышцы его спины, когда он прижимает меня чуть крепче, чувствую, как его грудь трясется в беззвучном смехе. Прикрыв веки, я опускаю подбородок на его плечо, пальцы Джейка зарываются в мои волосы, и я сама не замечаю, в какой момент мы перестаем смеяться. Мы замолкаем, слышно лишь урчание двигателя и шум изредка проезжающих мимо машин.

– Черт, как же сильно я скучал по тебе, Микаэла, – едва слышно произносит Джейк.

Мое дыхание все еще тяжелое после шуточной борьбы, прохладный ветер с запахом влажной листвы касается лица, но внутри я горю и слегка теряюсь в пространстве и времени, потому что я обнимаю Джейка Элфорда из детства, но в то же время словно кого-то другого. Того, кто теперь крепко сложен и силен. Того, кто выше меня на две головы. Того, кто стоит сейчас прямо между моих бедер, и я, черт возьми, не помню, в какой момент он там оказался. И еще я не понимаю, почему не отталкиваю его.

Я чуть отстраняюсь, чтобы заглянуть в глаза Джейка. В них нет привычного сарказма и игривости, наоборот – он отчего-то напряжен и даже выглядит хмурым. Кажется, Элфорд, как и я, сам не понимает, как мы оказались в этом положении и почему ни один из нас