— Благодарю за гостеприимство, Ваше Высочество, — она не сдержала ухмылку, благо, Лансер был слишком занят мыслями о бедовой невесте, чтобы это заметить, — я не посмею отказаться.

Ария требовательно глянула на Натаниэля, и тот вдруг проснулся:

— Я могу показать нашей гостье ее новые покои, — вызвался он.

— Да-да, хорошая идея, — принц словно бы и не слышал его. Появилась надежда, настоящая, осязаемая, появился план… — позаботься о ней, а я… Нужно подогнать Дузмара.

Позабыв попрощаться и с Арией, и с командиром гарнизонных, принц стрелой вылетел из зала. Размунд, напряженно осмотрел нежданную помощницу. Вдруг вспомнил, что гарнизонные все еще ждут и отпустил их.

Когда воины исчезли за дверью, он, сложив за спиной руки, подошел к Арии и стоявшему подле нее Натаниэлю и осведомился:

— Откуда вы знаете, как попасть к Хозяину Зимы?

— Я не могу сказать, — отозвалась она сухо.

— Меня это не устраивает, — отрезал вассал.

— Вашего принца это устраивает. Остальное меня не волнует.

Размунд чуть заметно оскалился, но не нашелся с ответом.

— Я отведу гостью в ее покои, если ты закончил с любезностями, — съязвил сенешаль и, не дождавшись реакции вассала, легко коснулся плеча Арии, заставляя ее развернуться, и направился с ней прочь из зала.

По коридору замка они шли молча. Потом, когда ведьма убедилась, что поблизости никого нет — прошептала осторожно:

— Стервы заторопились, взорвали рудник, избавились от исполнителей… Я слышала, там даже женское тело нашли? — когда Натаниэль кивнул, Ария заключила, — даже тело подбросили! Они занервничали. Это хорошо.

— Ты могла бы сказать, что придешь сюда, — буркнул сенешаль обижено, как ребенок.

— Прости, милый, нужно было торопиться… — помолчав, она тут же сменила нежный тон обратно на деловой, — теперь ты должен вызваться на поиски Артура. Скажи принцу, что поймаешь его и приведешь на суд.

— Зачем? — удивился сенешаль.

— Для того… — Ария вдруг остановилась. Замер и ее спутник. Ведьма обхватила его за шею, приблизила губы к его ушам и шепнула сладко, — для того, чтобы он убил тебя.

— Он убьет меня? — переспросил Натаниэль вяло, как если бы разговаривал во сне.

— Он убьет тебя. Сенешаль Натаниэль исчезнет с лица земли. И тогда… — она провела рукой по его груди, потом — по шее и лицу. Легонько коснулась кончиком носа его скулы, играясь, — тогда мы будем вместе. И никто нам не помешает, — протянула она мурча, как кошка.

— Быть может, ты хочешь, чтобы я показал твою комнату и внутри? — лицо сенешаля покраснело, в глазах мерцали искры. Он жаждал ее. Жаждал также сильно, как путник, бредущий по пустыне, жаждет напиться.

К несчастью для себя, он не знал, что Ария не оазис. Ария — мираж.

Она позволила ему себя обнять, позволила поцеловать себя в шею, позволила повалить на кровать и податливо изогнулась под весом его тела. Она знала, что не получит удовольствия. Магия слишком отравила его разум… Но связь следовало поддерживать, чары могут ослабнуть, если постоянно отталкивать Натаниэля.

Он шептал ей на ухо нежные слова. Он был осторожен. Слишком острожен. Медлителен, нерешителен… А когда-то показывал ей самые грязные ассирские штучки.

Магия… Ее магия отравляет.

Она закрыла глаза, чтобы не видеть его раскрасневшееся от напряжения лицо… И почему-то увидела ясно и четко, будто он стоял перед ней, нахально улыбающегося Артура. Она представила, что руки Натаниэля — это руки Артура. Что дыхание на ее шее — дыхание сэра Догейна. Что ее ногти впились не в спину сенеашля, а в крепкую и твердую спину рыцаря. Стало жарко от этих мыслей… Невыносимо жарко.

Артур!..

Она с трудом сдержалась, чтобы не выкрикнуть его имя.

Она предпочитала молчать. Он тоже.

Позавтракав с ним в полной тишине, Катрина уходила к себе в комнату, где от скуки бралась за шитье. До тех пор, пока не наступало время обеда. Обеда, за которым они снова молчали.

Потом — опять шитье. Иногда она бродила по коридорам замка, но ее раздражали звуки шагов, стерегущего ее пленителя.

Первую пару дней она шила одна — Хозяин послушно уходил из комнаты пленницы по ее просьбе, оставляя девушку наедине с собой. Позже он перестал слушаться. А она не решалась настаивать.

Опустив голову и стараясь не оглядываться, Катрина сосредотачивалась на работе и на мгновение даже забывала, что страшный фейри сидит рядом и наблюдает за ее быстрыми слаженными движениями. Наблюдает с интересом и спокойствием.

Он давал о себе знать очень редко. Дышал невероятно тихо, почти не двигался, будто бы обращаясь ледяной статуей. Иногда вздрагивал, если Катрина случайно укалывала палец, чуть слышно усмехался, когда нити вдруг образовывали знакомое ему изображение. Порой — спрашивал: «Что ты вышиваешь?». Катрина каждый раз отвечала одно и то же: «Розы».

На его вопрос, почему она выбрала именно розы, пленница не отзывалась. Только замирала задумчиво, напрягалась, словно бы от боли.

Она вспоминала Лансера. И тут же сжималось ее сердце.

Замечал ли это Хозяин, леди Догейн наверняка не знала. Однако всегда, не получив ответа, фейри замолкал и еще долго не обращал на себя ее внимание.

«Он не такой, ты должна была заметить», — слова той странной девушки-видения то и дело проносились в голове Катрины. Она вглядывалась в фейри, пытаясь распознать в нем доброту, о которой говорила незнакомка, однако… Не видела в нем ничего. Разве иногда он казался леди Догейн ужасно, отчаянно одиноким.

Впрочем, это не оправдывало его. Это не оправдывало гибель похищенных им девушек, Бенжена… Это не оправдывало и пленение Катрины.

И она все еще злилась, все еще жаждала всем сердцем сбежать, найти выход из холодного замка, спастись… Но чем дольше оставалась здесь, тем сложнее было сопротивляться.

Леди Догейн чувствовала, как медленно покидают ее силы, как она чахнет, словно цветок под натиском мороза. Ей хотелось сопротивляться, сопротивляться, что есть мочи… Но вся спесь выветрилась, все надежды медленно растворялись в апатии и опасном, всепоглощающем смирении.

И Хозяин вел себя так, будто не замечал изменений. Будто Катрина никогда и не сопротивлялась. Будто всегда принадлежала ему.

Неужели… Неужели так было со всеми девушками?

Она не могла не признать, что тишина замка, его безлюдность действовали словно яд. Проводя дни в компании одного лишь фейри, видя одно только его бледное точеное лицо, слыша лишь его неизменно тихий спокойный голос, сложно было не подумать, будто в мире не осталось больше никого. Будто существует только жесткий он, беззащитная она и вечная зима.