— Со временем ты сама поверишь в свое притворство, — сказал он, отводя в сторону взгляд. Кажется, он сам себе не верил.

— Скорее, я потеряю надежду рядом с вами и притворство станет единственным способом выжить.

Он ухмыльнулся. Не ехидно, не саркастично, а как-то вымучено. Отпил вина. Кубок громко ударился о стол, когда Хозяин вернул его на место.

— Вижу, Катрина, — протянул он, стараясь наполнить свой голос иронией. Выходило слабо, — нам с тобой будет очень весело.

Она промолчала.

Леди Догейн взялась за мясо. Разрезая нежный ароматный кусок, она не могла отделаться от мысли: этот нож можно было бы воткнуть фейри в сердце. И всем проблемам пришел бы конец.

Его можно было бы просто убить… Неужели никто до нее об этом не думал? Нет, конечно, думал! Ведь не может быть так просто…

Она вдруг поняла, что резко застыла и что Хозяин неотрывно и напряженно на нее смотрит. Сделав вид, будто ничего не случилось, девушка продолжила разделываться с куском мяса.

— Ты думаешь, будто много знаешь о любви, — вдруг прошептал он, наклоняясь ближе, — но что можно знать в таком юном возрасте?

Сердце заныло, а перед глазами, затмевая реальный мир, вырисовался образ Лансера.

Однако голос фейри, спокойный, хоть и немного жесткий, с невиданной легкостью врывался в ее сознание, рассеивая все мысли, все воспоминания. Даже об ее прекрасном принце.

— Ты думаешь, что любовь это мгновение, которое каким-то волшебным образом продлится вечность. Но любовь это годы. Это долгое счастье, которое пролетает за секунды и это мимолетные расставания, которые тянутся словно бы века. Любовь это страдание, это гнев, это смирение. Любовь требует жертв, но никогда их не оправдывает.

— Это неправда, — разозлилась она, крепче сжимая нож. Что он может знать о любви? Похититель, душегубец?!

— Правда, — ухмыльнувшись, он качнул головой, — потому ты злишься, когда слышишь это. Ты знаешь, что это правда… Просто, как и большинство людей, предпочитаешь верить в красивую сказку.

— Нет, — голос повысился и предательски вздрогнул, — я злюсь, потому что ты похитил меня, потому что против моей воли держишь в этом ужасном месте, потому что ты убил тех бедных девушек и моего пажа! — она поняла, что теряет контроль, но ничего не могла с собой поделать, — я злюсь, потому что ты смеешь говорить со мной о любви, тогда как я могу думать лишь об этом ноже… И о том, как бы он вонзился в твое сердце.

Она вздрогнула, осознав, что сказала. Пальцы онемели, руки затряслись. Ужас парализовал тело. Катрина боялась поднять взор, боялась увидеть лицо Хозяина, разгневанное, хищное.

Леди Догейн надеялась выжить… Но только что обрекла себя на постыдно быструю смерть от его рук.

Прикосновение, холодное и противоречиво нежное. Она этого не ожидала.

Все что угодно, но не это.

Должен был начаться тайфун, мороз должен был вонзиться в нее острыми клыками и разодрать на части, а в глазах фейри… В глазах фейри должна была появиться ярость, столь сильная и столь пламенная, что растопила бы, наверное, даже его промерзлую душу. Растопила, превращая бесстрастность в безудержный гнев убийцы.

Однако, подняв лицо, Катрина увидела перед собой как прежде спокойного, как прежде равнодушного, болезненно равнодушного, пленителя. В его взоре, впрочем, виднелись странные искорки, то ли грусти, то ли сожаления. Но они были такими робкими и малозаметными, что леди Догейн могло просто показаться.

Погладив ее по руке своими ледяными гладкими пальцами, Хозяин сжал ее ладонь крепко и, не смотря ей в глаза, проговорил:

— Злись. Ты имеешь на это право. А что насчет ножа… Боюсь, он меня не возьмет, — фейри иронично ухмыльнулся, поднял на нее взор, наконец. В нем блеснуло что-то безумное, — впрочем, ты можешь проверить. Давай, Катрина! Пройдем этот этап поскорее. Давай! Пронзи мое сердце ножом и посмотрим, что будет.

Она попыталась выдернуть пальцы из его ладони, но та держала слишком крепко. Свободной рукой он схватил свой нож, всучил ей…

Леди Догейн замотала головой, зажмурилась в ужасе. Нет-нет-нет! Зачем он это делает? Лучше бы накричал на нее, лучше бы ударил!

Хозяин вложил нож ей в руку, сжал пальцами, чтобы Катрина не смогла его выбросить и поднес острие к собственной груди.

— Нет! — вскрикнула она с протестом. Слезы защипали лицо.

— Нет? Но ты ведь этого хотела! Ты ведь об этом думала! О том, как вонзишь мне нож в сердце! Чего медлить, Катрина? Вот нож. Вот мое сердце. Вонзай!

Он ослабил хватку. То ли ненароком, то ли специально. Катрина так резко выдернула руку, что чуть не упала со стула. Вскочила. Ноги подкосились, колени тряслись. Но страх, негодование и отчаяние заставили тело забыть о слабости.

Она со всех ног кинулась прочь из зала, в коридор, холодный, темный, пустой… Сейчас он казался не таким страшным, сейчас он был ей даже приятен, ведь в этих одиноких проходах не было жесткого, безумного и злобного фейри!

Ноги сами привели ее обратно в спальню. Катрина не знала, как не заблудилась. Возможно, все коридоры в замке проводили сюда… Ей не хотелось об этом думать.

Влетев в комнату, леди Догейн громко захлопнула дверь, навалилась на нее всем телом, словно страшась, что Хозяин Зимы последовал за ней и сейчас ворвется в ее покои…

Но он этого не сделал.

И звуки шагов не доносились из коридора.

Обессиленная, Катрина сползла на пол, прижала колени к груди и, скукожившись, заплакала.

Оттого, что оказалась в плену чудовища. Оттого, что наверняка умрет в этой ледяной клетке. Оттого, что больше никогда не увидит Лансера, Артура, отца… И оттого, что держала нож у сердца фейри, но не смогла его пронзить.

Нож не сможет его ранить? Правда это или нет, не имело значения. Катрина не могла его ранить. Как бы ей ни хотелось жить, как бы ей ни хотелось сражаться… Почему? Почему она не могла? Ведь могут многие. Ведь кузнецы не успевают ковать мечи и кинжалы, которые проливают кровь по всему миру. Ведь убивают невинных. Сотнями… Тысячами! Что не дает ей убить монстра?

— У тебя доброе сердце, — вдруг произнес незнакомый женский голос, — а у него его нет.

Катрина дернулась взволнованно, вскочила и оглянулась. Из-за ширмы медленно и тихо, так тихо, словно ее ноги не касались пола, словно она летела по воздуху, как пушинка, вышла девушка. Совсем еще юная, но невероятно хорошенькая. Только… Уж больно бледная и какая-то… Бесцветная?

В комнате было темно, впрочем… Даже при таком освещении Катрина могла бы определить, какой цвет волос и глаз у незнакомки, розовые ли у нее щеки, светлая ли кожа.

Незваная гостья же вся была серой. Словно приведение или мираж.