были без одежды. Он любил меня с такой же изобретательностью и непредсказуемостью, с какой играл на виолончели; рассказывая – играя на струнах за подставкой или ударяя по подгрифнику, мягко постукивая смычком по обечайке или издавая едва слышные флажолеты. Раньше я никогда не переживала ничего подобного. Он осторожно тянул меня за волосы, целуя в области диафрагмы; прикладывался ртом к мышце на внутренней стороне бедра, водя пальцем по соску. Я тихо лежала и наслаждалась тем, как эти для меня новые ласки отзываются в теле. В камине, который господствовал на одной из стен, потрескивал огонь. Противоположная стена была пустой, не считая маленького четырехугольника, иконы. Она тоже горела. Артур уснул. Я лежала на локте и наблюдала за ним. В последующие недели это сделается моим главным занятием. Я изучала его тело глазами, отпуская пальцы гулять по его мягким, еще слегка влажным волоскам на животе, проходиться по полосе от пупка и вниз. Артур отличался от моих прежних возлюбленных. Он не стонал, но тихо напевал себе под нос, как некоторые музыканты во время игры. Как Гундерсен во время настройки пианино. Случайность, встреча с Артуром, оживила весь прежний опыт. Я увидела, как характерно для них было повторение, одни и те же движения. И в сексуальном плане я была заперта в слишком маленьком пространстве. И тем не менее: эротика была лишь частью чего-то большего, более важного. Артуру стоило только потрогать мою мочку уха, чтобы заставить мой мозг засветиться.

Я слегка озябла и придвинулась к нему, так нежно, что он проснулся. Лежала, прижавшись ртом к его шее, хотела выразить то, что я к нему испытываю, но поняла, что никогда не сумею подобрать слов, что это будет похоже на глоссолалию[88]. Он перевернулся на другой бок и улыбнулся, не открывая глаз. Я дважды глубоко вдохнула, собралась с духом и произнесла: «Расскажи мне об астрах».

И он рассказал о других астрах. Об Арджуне, который выпустил из лука загадочную астру, которая усыпила врагов, затем он раздел их и оставил лежать в чем мать родила. Я улыбалась в шею Артура, а он продолжал рассказывать о решающем мгновении смертельной битвы из «Махабхараты», когда страшная астра из золота уже летела в героев, и только совет Кришны уберег их от гибели; бросив оружие, они очистили разум от злобы; пламя прошло по ним, не причинив им вреда. Я хихикала от этих хитроумных историй, но сама идея мне импонировала, я крепко усвоила, что мантра, слово или слог, может породить могучее пламя.

Можно ли посылать некоторые знаки, как астры? Пока он рассказывал в окружении охряных стен, я все прикасалась к нему, тщательно изучала его изгибы, мышцы, суставы; пыталась запомнить их пальцами. В какой-то момент я обнаружила, что уже не глажу его, но пишу что-то по его позвоночнику, как обычно писала по мне мама. И вывожу буквы моим самым красивым почерком.

Я никогда не забуду те месяцы в младшей школе, когда фрекен учила нас складывать отдельные буквы вместе, не только в слова, но и в предложения – строчка за строчкой. Поскольку фрекен была художницей и учителем, отличным от других, она настаивала на том, чтобы все дети попробовали писать пером и чернилами. Я и сейчас могу отчетливо ощутить то благоговение, которое испытала, когда впервые вставила хвостовик пера в корпус. Старшие школьники рассказали нам, каким острым пером пользуется медсестра, когда проводит пробу Пирке[89]. Письмо явно было как-то связано со здоровьем, с благосостоянием.

То, что владеть искусством письма выгодно, я к тому времени уже знала. Однажды осенью, откуда ни возьмись, приехал грузовик из мебельного магазина и встал перед одним из соседских домов. Мужчины вытащили громадный письменный стол, полный маленьких ящиков. Лак приветливо блестел. Мужчины занесли его в дом к герру Людвигсену, учителю на пенсии, который был не прочь приложиться к бутылке. Я слышала, как разговаривали соседи. Денег у Людвигсена не водилось, так что никто не понимал, как он смог позволить себе такой расчудесный стол, «Роллс-Ройс» среди письменных столов. Отец, который тоже беседовал с Людвигсеном, рассказал мне на следующий день, что предмет мебели был английский, баснословно дорогой, и что грузчики оставили адресованное Людвигсену письмо – написанное от руки. Письмо было от очень известного писателя, книги которого именно этой осенью прекрасно продавались: «Спасибо Вам за то, что научили меня писать», – и на этом все.

Ничего удивительного в том, что я была переполнена предвкушением, когда сидела и всматривалась в глубину чернильницы – уже одно слово меня завораживало – как будто оно скрывало черноту, темные силы духа, как из арабской сказки.

Как я уже говорила, нам повезло с учителем. Фрекен никогда не изводила нас словами «красиво» и «некрасиво». Для начала она обучила нас отдельным буквам и связному письму – печатными буквами, – и пока мы, высунув языки, со всем тщанием выводили буквы, она тихо прохаживалась между партами и помогала держать ручку под правильным углом или подправляла разницу в высоте букв и соотношение между ними и в то же время следила, чтобы мы сидели ровно и поймали правильный ритм движения руки.

«Писать – почти то же самое, что танцевать», – говорила она.

Мне не нравились прописи. Мне не терпелось развить свой собственный почерк, беглую скоропись. Хотя это было и непросто. Поначалу буквы топорщились или сталкивались друг с другом вместо того, чтобы ловко друг за дружку цепляться. Фрекен была терпимой. И вдохновляла.

«Когда мы пишем, – говорила она, – мы задействуем все: руку, мозг и – здесь следовала театральная пауза – сердце».

И когда я лежала и выводила слова у Артура на спине, я осознала, насколько она была права.

Я перешла на другой почерк быстрее одноклассников. Фрекен, пожалуй, думала, что он выглядит немного радикально, и дала мне несколько дружеских корректирующих советов. Потом сдалась. Сказала, что я пишу замечательно, что почерк красивый и легко читается. Еще ребенком я нашла баланс между двумя крайностями в истории искусства: пуританским, минималистическим и броским, избыточным. Мой почерк был простым и орнаментальным одновременно. И когда я писала, когда мне это удавалось, я всем телом ощущала силы, как будто плыву на корабле или как будто меня подхватило теплой волной и несет вперед с удвоенной силой. Став взрослой, я снова столкнулась с этим чувством. В любви. Когда было хорошо.

Я ощутила себя самостоятельным индивидом. Личностью. В то время мы впервые собирались за границу. Отец говорил, что мне