Б о д о р. О Матильде можешь говорить все что угодно, но коварства в ней нет.

К а т а (иронически, с участием). Бесспорно.

Б о д о р. Случившегося все равно не изменить. А если и ты уже смирилась… зачем мучить нас еще десять месяцев… Это было бы…

К а т а. Недостойно меня?

В соседней комнате начинает гудеть полотер.

Б о д о р (испуганно). Что такое?

К а т а. Уборщица убирается.

Б о д о р. Нет, этот шум?

К а т а. Полотер.

Б о д о р. Полотер? Ты купила?

К а т а. Нет, он принадлежит дому.

Б о д о р. Так-так. Полотер товарища домоуправа, который он привез в прошлом году из Советского Союза. Извини, что я сразу не сообразил.

К а т а. Тебе очень хотелось бы, чтобы и моя совесть была не чище твоей? Ну ладно, оставим. Ты не за тем пришел. Значит, просишь у меня эти десять месяцев?

Б о д о р. Мы оба могли бы быть свободными.

К а т а. Но я не убеждена, что даже в надежде на собственную свободу… я могу снять с тебя этот спасательный пояс.

Б о д о р. Не понимаю, на что ты намекаешь.

К а т а. Все-таки двадцать лет ты был моим спутником жизни. В общих чертах, довольно приятным. И я не убеждена, имею ли я право сейчас, когда чужая женщина, воспользовавшись твоей слабостью, которая, быть может, имеет и биологические причины…

Б о д о р. Ты прекрасно знаешь, что я еще не в том возрасте!

К а т а. Я не хотела тебя обидеть. Словом, одна женщина, злоупотребляя твоей неопытностью, а возможно, и некими воспоминаниями…

Б о д о р. Матильда ничем не злоупотребляла. Она попала в водоворот помимо своей воли… И если тебе угодно знать, ее все еще мучает совесть из-за тебя.

К а т а. Прекрасно. Но ты все же между нас двоих находишься в исключительном положении. И я не уверена, следует ли мне лишить тебя этой десятимесячной отсрочки… Она знает о моем условии?

Б о д о р. Естественно. Я вынужден был сказать.

К а т а. Поэтому она так и борется? Не верит в тебя или, по всей вероятности…

Б о д о р. Я же говорю, что ее положение невыносимо.

К а т а. Хоть бы оно действительно было настолько невыносимым, чтоб она решилась на полугодовое сожительство с тобой. Наш домик все же неплохое гнездышко…

Б о д о р. Именно это в тебе и было неприятным — ты всегда обращалась со мной, как с неоперившимся птенчиком.

К а т а. Ты не веришь, что я жалею тебя.

Б о д о р. Я не только не верю, но и требую, чтоб ты меня не жалела. Если не хочешь дать развода, так и скажи, что ненавидишь нас и будешь мстить, где только сможешь… Ты уже отравила душу моего сына.

К а т а. Хорошо, постараюсь быть точной… как если бы я проводила лабораторный анализ. Когда два с половиной месяца назад я поставила это условие, возможно, я себя обманывала, ожидая от этого срока чего-нибудь и для себя. И сейчас, когда ты вошел…

Б о д о р. Ты подумала, что я буду проситься обратно.

К а т а. Да, не только мозг, но и сердце пронзила эта мысль… Как бы выразиться поточнее? Подобный институт, как существующая двадцать лет семья, как и всякое единое целое, стремится каким-то образом защитить себя. А где ж ему искать защиту, как не в том сердце, которое давало ему живительную силу. И это приговоренное к смерти нечто — семья — загорелось надеждой и смотрело на тебя.

Б о д о р. А ты?

К а т а. А я окаменела от ужаса.

Б о д о р. От того, что я вернусь?

К а т а. От того, что в интересах семьи мни нужно побороть самое себя, подавить рефлексы, вызванные обидой и унижением, которые и знать не хотят о том, чтобы я спала в одной постели о тобой.

Б о д о р. Тогда в чем же дело?

К а т а. Не проси, чтобы я ответила тебе сейчас. Все это так неожиданно. На такое, резонерствуя, все равно не ответишь. Надо переждать, пока все уляжется, пока в тебе не останется ни капли эмоции и ответит лишь прояснившийся разум.

Б о д о р. И когда сие наступит?

К а т а. Не знаю… Скоро.

Б о д о р. Я могу прийти за ответом завтра?

К а т а (с подавленным ужасом). Завтра!

Б о д о р. Или лучше позвонить?

К а т а. Да, лучше по телефону…

Б о д о р (нерешительно). В таком случае… (Хочет уйти.)

К а т а. А разве ты не возьмешь с собой Вицу? Вица!

Входит  В и ц а, видно, что она подслушивала, с тревогой смотрит на родителей.

Папа пришел за тобой.

В и ц а (с испугом смотрит на нее). Да, мамочка. (Уходит с отцом.)

Ката остается у маленького столика и закрывает лицо руками. К л а р а  выходит на звук захлопнувшейся двери, с сочувствием смотрит на нее, стоя на пороге большой комнаты.

К а т а (замечает ее). Вы что-нибудь хотите, сестра Клара?

К л а р а. Вы сами хотели что-то, дорогуша.

К а т а. О да, нас прервали… Словом, в нашем положении, как вы сами видели, наступило некоторое изменение.

К л а р а. Он вас покинул.

К а т а. Да, с сегодняшнего дня мы можем рассчитывать лишь на собственные силы.

К л а р а. Не надо полностью сбрасывать со счетов господа бога.

К а т а. Я его уже давным-давно сбросила, сестра Клара.

К л а р а. Не думайте так… Если книги и отняли у вас веру, то сами-то вы все-таки хотите жить богоугодно. У меня на это глаз зоркий.

К а т а (с горечью). Это верно. У меня была такая жизнь, что хоть в монашенки постригись.

К л а р а. Но-но.

К а т а. На моей голове, хоть итого и не видно, точно такой же монашеский убор, как под вашей косынкой. Только в сердце моем никогда не будет той просветленности.

К л а р а. У меня она, слава богу, есть.

К а т а. Как вы можете снизойти к нам, из вашей кельи на мансарде! Я вам завидую.

К л а р а. На все божья милость. Его дважды ниспосланная особая благодать.

К а т а. Что же это за благодать?

К л а р а. Милостью бога я родилась в такой семье — отец мой был кузнецом, — которая даже по тем временам была редкостью: голод, пьянство, прелюбодеяние — все было. И господь бог очень рано открыл мне глаза на то, каков этот мир и что в нем ценного. И насколько тело мое вышло таким неуклюжим, настолько душа моя, не озираясь по сторонам, устремилась к небесному нареченному.

К а т а. Это было первой. А вторая?

К л а р а. То, что светские власти распустили наш орден. Сколько столетий существует орден францисканцев, а такое случилось впервые.

К а т а. А в чем же здесь благодать?

К л а р а. А в том, что орден ведь также общество, и эта уйма неразумных баб — не хочу обижать своих сестер-монахинь, ведь дьявол и меня может сбить с пути истинного — приносит с собой все грехи мира: ревность, зависть, властолюбие, злословие… Не сойди к нам божья благодать, мне так и пришлось бы умереть в этой обстановке. А так