— Стой! Кто идет?

— Свои! Колосков!

Из темноты вынырнул легко узнаваемый силуэт старшего лейтенанта Колоскова.

— Ты чего, Квазик, народ пугаешь? Могли бы вмазать! — сказал Кныш. — Бродишь по ночам как Кентервильское приведение. Кандалов звенящих тебе только еще не хватает. Хорошо, что хоть свистнул, а то бы шарахнули б с двух стволов! И была бы твоя песенка спета!

— Не спится, парни. Бессонница, зараза, замучила. Бедро еще к тому же разболелось не на шутку, разнылось к непогоде, наверное. Вышел прогульнуться, чтобы ребятам не мешать, — сказал «собровец», потирая больное бедро.

С двенадцати лет он занимался в спортивном клубе. Уже в семнадцать заработал «черный пояс», который в «доджо» торжественно ему вручал, приехавший к ним на соревнования, президент федерации Кекусинкай России Александр Иванович Танюшкин. Может Колосков и дальше бы успешно выступал на татами, да вышла незадача, в одном из «джиу-кумитэ» (свободном спарринге) на тренировке перед ответственным турниром получил серьезнейшую травму, перелом шейки бедра. На этом в один миг и закончилась его звездная чемпионская карьера. После окончания средней школы каким-то чудом прошел медкомиссию и легко поступил в военное училище. Окончил его с отличием, а через полгода оказался в Грозном, в жестокой январской заварушке, устроенной «Павликом»…

— Самурай, плотнее к окуляру прижимайся, чтобы свет от прицела на лицо не падал, — посоветовал Ромке сержант, оборачиваясь. — Был у меня случай, я духа в Грозном подловил на этом. Три ночи за ним, подлюкой, охотился. В развалинах вонючих с крысами время коротал, но все-таки дождался матерого снаперюгу. Влупил ему прямо в мерзкую рожу. Четверых ребят только у нас в роте завалил, сволочь. Наемником оказался, из афганских моджахедов, когда-то у Масуда воевал.

— И чего они здесь позабыли? — спросил Ромка, вновь уткнувшись в прицел, глядя в темноту.

— Ром, проплачено да немалыми баксами, какие тебе и не снились. Это тебе не «чехи» бестолковые, среди наемников очень закаленные бойцы попадаются, не один конфликт прошли, опыт у них охеренный, — ответил Квазимодо, усердно массируя ногу.

— Квазик! Квазик! Смотри, никак кто-то на дороге копошится! — окликнул «собровца» взволнованный солдат.

— Наверняка, фугас закладывает, — высказал предположение Володька Кныш. — Помнишь, на прошлой неделе в том месте «уазик» с омоновцами подорвался.

— Ну-ка, дайка, взглянуть! — Квазимодо живо потянулся к Ромкиной винтовке с ночным прицелом.

Прижал бровь к окуляру.

— И в правду, какая-то сука маячит. Присел, взрывчатку закапывает. Ах, душара потный! Вечерний моцион, видите ли, у него. Получай, гад! — не раздумывая, он нажал на спусковой крючок…

Накануне медперсонал усиленно мыл и драил все вокруг до блеска. Поговаривали, что должно пожаловать какое-то высокое начальство из Генерального штаба, чуть ли не сам Кваша. Но никто так и не появился. В коляске, нацепив на темно-синюю пижаму с белым воротничком боевой крест и раскатывая по коридору и палатам, в ожидании гостей маялся как неприкаянный «спецназовец» Пашка Голов. Не дождавшись, разочарованый Пашка вернулся в палату.

— Сереге, из соседней, совсем херово, — сообщил он. — Ослеп совсем. Как ему теперь жить? Не представляю.

— Главное, держаться, — отозвался лежащий у окна старший прапорщик Вишняков. — Ни в коем случае не надо опускать руки.

— Ты бы, Михалыч, еще про Мересьева рассказал!

— Что ж, и расскажу. Только, сопли утрите. И нюни как бабы не распускайте. Был такой русский поэт, Василий Ерошенко. Его мало кто знает. Жил он еще в начале века. В трехлетнем возрасте он ослеп после тяжелой болезни. И кто-то посоветовал ему поехать в Англию, якобы там ему могут врачи вернуть зрение. Но, сами, посудите. Как совершенно слепой человек может отправиться черте куда, за тридевять земель, в чужую страну, тем более не зная иностранного языка? Но нашлись люди, которые вызвались помочь бедному парню. Тогда широко в мире был распространен международный язык эсперанто. Слыхали о таком?

— Слыхали, — глухо отозвался за всех Свят Чернышов, угрюмо уставившись в потолок, где в отраженных с улицы полосах мартовского солнца блуждали серо-голубые тени от людей, от качающихся деревьев.

— Язык этот очень гибок и легок в изучении. Выучить его — раз плюнуть. Главное, выучить имена существительные, а на их основе уже строятся остальные части речи.

— Скажешь тоже, тут в школе шесть лет долбишь иностранный и все коту под хвост. Думаешь, я чего- нибудь помню? — откликнулся Пашка.

— Не мешай слушать! — резко прервал его лежащий с «аппаратом Илизарова» Дима Якимов.

— В России была самая мощная волна эсперантистов, потом товарищ Сталин их под корень извел как немецких шпионов, — продолжал Вишняков. — Так вот, Ерошенко за пару месяцев выучил язык и отправился в Англию. На протяжении всего пути слепому помогали эсперантисты других стран. В Англии ему, конечно, зрение не вернули. Потом его судьба забросила в Японию, где он прожил много лет. Даже преподавал в университете. Писал стихи на японском языке.

— Что-то верится с трудом, Михалыч. Поди, заливаешь?

— Не верите? Ну, тогда возьмем, хотя бы нашего современника, Эдуарда Асадова, кстати, тоже поэта. Он слепой, потерял глаза на войне. Но мужик не сдался. Что значит, железная воля. Ну уж, про Валентина Дикуля, я думаю, вы все слышали? Он работал воздушным гимнастом в цирке, когда с ним приключилась беда. Страховка подвела. Упал из-под купола вниз на арену. Разбился. Повредил позвоночник. Несколько лет лежал без движения. Потом стал потихоньку, понемногу, шевелить пальцами ног. И пошло. Не сразу, конечно. Страшно страдал, но не жалел себя, давая нагрузки. А сейчас, кто бы мог подумать, силовой жонглер.

— Так это все талантливые, неординарные люди, — возразил Вишнякову Свят. — А Серега — простой деревенский пацан. Вот, скажи! На хера, ему эта война обломилась? Изувечила, молодую жизнь исковеркала, будущее перечеркнула. Звезд, похоже, он в школе с неба не хватал. Вот и подумай, что его ждет впереди? Что ожидает его, калеку? Ничего хорошего!

— Пенсия с гулькин х…й! И богадельня! — добавил, вдруг оживившись, Пашка, с трудом перекочевывая из коляски в свою койку. — Как пить дать, пропадет пацан.

— На его месте и ты бы пропал!

— Ну уж нет, мои болезные, я не сидел бы сиднем дома, а вкалывал за семерых.

— Каким же это образом? — спросил недоверчиво Димка. — Поясни, Пашуня.

— Я же на гражданке диджеем на дискотеке в доме культуры работал. Знаменитостью местной был. Заводил публику с полуоборота. Тинейджеры сопливые толпами валили на мои вечера. Девчонки были все мои. Со мной все считались, и отдел культуры, и чиновники по работе с молодежью. Так, что я и хромой, и слепой найду себе занятие. Обузой никогда никому не был и не буду, — закончил Пашка, откинувшись на подушку.