– Не думаю, – сказал он нерешительно. – Конечно, всем нам такую хочется… а потом видим, что не то хотели. Так что оставайся такой, какая есть. Напористой, хитрой, но податливой. Не помогает шкура светской львицы, надевай шкурку бедного зайчика.

Подошли Джордж и Евген, уставились на экран, не слушая отвлекающий треп Френсиса с красивой женщиной, не о митохондриях же с такими говорить.

– Не зря ли, – пробормотал Джордж.

– Что? – спросил Максим.

– Просто продляем жизни, – сказал Джордж торопливо. – Хотя понимаю, гуманность и все такое, что мы без гуманности, но это же так страшно, когда видим этот страшный обрыв. Все-таки не зря нас предупреждали… Сперва разобраться, а потом…

– Мы все делали правильно, – оборвал Максим. – Люди жили до предела!

– Но видите же, что получилось.

– Это может быть совпадением, – возразил Френсис, но было видно, что сам не верит своим словам. – Скажем, магнитная буря или понижение атмосферного давления… Вдруг да на стодвадцатилетних действует особенно сильно? И чем больше лет, тем сильнее?

– Выходит, бессмертия не получить? – спросила Аллуэтта. – К двумстам годам все покончат с собой?

– К двумстам годам, – возразил Френсис, – найдем путь, чтобы сделать их бодрыми и оптимистичными хоть в пятьсот лет! Слава героям!

– Героям слава, – автоматически ответил Евген от своего столика.

Максим молчал, чувствуя на себе их взгляды, во рту такая горечь, будто по всему телу разлилась желчь. Сотрудники все молодые, знают хорошо науку, но не жизнь, а он наобщался с дедом по отцу и с дедом по матери, люди абсолютно разные, но в одном сходились так, что даже говорили одними и теми же словами.

Бессмертия, как понял он в разговорах с ними и теми стариками, что приходили к ним в гости, как ни странно, гораздо более страстно жаждут молодые, чем старшее поколение. Хотя, казалось бы, именно им нужно бы заботиться о том, чтобы продлить жизнь на века.

Но человеку никуда не деться от той мощнейшей программы, что заставляет сперматозоид изо всех сил мчаться к яйцеклетке, пробивать ее лбом и давать жизнь новому существу, что будет развиваться, расти и покорять мир.

Эта программа повелевает, что человек должен вырасти, взматереть, дать потомство, защитить его от врагов и вырастить, а потом обязан умереть, освободив место новому поколению.

Потому молодые, что еще не дали потомство или не успели его вырастить до половой зрелости, так страстно жаждут жить и так яростно борются за бессмертие. Потом они, видя уже внуков, которых выращивать и не надо, это делают их сыновья и дочери, слышат уже другой мощный приказ все той же программы: все, пора освобождать место…

И вот появляется целая сложная разветвленная философия, что человек должен умирать совсем не потому, что надо освобождать место, а для прогресса якобы просто необходима смена поколений… В последнее время муссируется идея, что бессмертие недопустимо, власть захватит новый Гитлер и будет править вечно.

Джордж сказал плачущим голосом:

– Пытаться сейчас отключить эту программу… это уничтожить человека. Все-таки мы пока что в основе своих мотивов не отличаемся не только от волка или воробья, но даже от кузнечика или бактерии.

Максим оглядел их серьезные лица:

– Что, испугал вас Френсис?

Евген запротестовал:

– Нисколько! Подумаешь, программа. У нас такие хакеры…

Он умолк, а Максим сказал веско:

– Вот-вот, почему это человек обязан оставаться человеком? Который на самом деле не человек, а волосатая и дикая обезьяна.

Он перевел взгляд на Френсиса, тот понял и подхватил веселым бодрым голосом юного бойскаута, проигрывающего на трубе утренний подъем:

– …что использует свой так называемый разум только для того, чтобы лучше выполнять самую древнюю и глубинную программу животного: плодиться, расширять кормовую базу, доминировать!

Георгий хлопнул в ладоши, то ли всерьез, то ли с иронией, но Анечка тут же подхватила, рядом захлопала Аллуэтта, что во всем ориентируется на Анечку, такую умную и серьезную, а глядя на девушек, захлопали и остальные.

Френсис шутливо раскланялся, но указал на Максима, дескать, часть похвал и ему, он же начальство, все равно примажется.

Они разошлись к столам, что давно уже не столы в старом привычном значении, как и сами они не биологи, что лишь изучают организмы. Аллуэтта с трепетом понимала, что теперь это больше инженеры, которые программируют новые формы жизни, стараясь сделать их лучше, чем создала природа или, как хвастливо говорят сами биологи, лучше, чем сумел Господь Бог.

И уже начинают кое-что внедрять в человека, сперва избавляя от болезней, а вот-вот начнут изменять его всего-всего…

И от понимания такого у нее по всему телу бежали мурашки, то страха и восторга, то беспричинного ужаса, что переходит в ликование, она здесь, рядом с Максимом, а он изменяет человека и все человечество!

Освоив лабораторию так, что и с закрытыми глазами ни на что не наткнется, она разносила кофе, булочки, поджаренные горячие гренки, а когда подошла к Максиму, пугливо огляделась по сторонам и горячо зашептала:

– Максим… я живу одна в гостинице, ты один в своей квартире. Не находишь, что это несколько глупо?

Он изумился:

– Что глупого? Все так и должно.

– Почему бы нам не спать в одной постели? – спросила она. – Тебя это ни к чему не обязывает!.. Даже мой отец не помнит тех диких времен, когда переспавший с женщиной обязан был на ней жениться. У тебя могут случиться застойные явления.

– Не случатся, – заверил он.

– Понимаю, – ответила она, – но я могла бы позаботиться лучше.

– Нет, – отрезал он.

– Почему?

Он сказал откровенно:

– Я тебя боюсь.

– Ого, – проговорила она озабоченно. – Почему? Разве я не твоя покорная лаборантка?..

Он покосился опасливо в ее сторону.

– Самой не смешно?..

– Но я такая, – сказала она настойчиво. – Максим! Как ты можешь отказывать женщине?.. Хочешь, сейчас зареву?

– Упаси боже, – сказал он. – Это шантаж, гнусный шантаж.

– А что мне еще остается? – спросила она шепотом. – Я уже в отчаянии. Ладно, я все равно сегодня приду.

– А я не открою дверь.

– Влезу в окно.

– Я на двадцать четвертом этаже, – напомнил он. – А стена как бы скользкая.

– Тогда буду ломиться в дверь, – сказала она зловеще. – Стучать, орать, рыдать, соберутся все соседи, я им расскажу, что ты меня выгнал с ребенком… почти беременную…