тут же договорились, что завтра я выхожу на работу на телеканал. Работать в штате я не могу — мой годовой вид на жительство подразумевал только фриланс, — но на гонорары канала я точно протяну, особенно если буду ещё подрабатывать писаниной на стороне. Получалось на круг 800 евро в месяц на канале, плюс ещё 400–500 евро я зарабатывала статьями и докладами. Не бог весть что, но жить можно. И да, у меня же была ещё зарплата в «Руси Сидящей», 10 тысяч рублей в месяц, почти 150 евро. Норм.

И мы принялись работать.

Конечно, я сразу увидела, что никакого телевизионного опыта у Маши нет. «Дождь» — отличная школа, но скорее для корреспондентов. Для юных корреспондентов. Но Маша очень амбициозная девушка, и она легко бралась за незнакомые предметы, что мне, в общем, нравилось. Мне не нравилось, как она общается с людьми, с сотрудниками, но меня это не касалось, меня она скорее побаивалась.

Тем не менее общие знакомые были в ужасе от того, что я стала работать с Машей. Я не понимала причины. Ну болезненная нервозность, ну дурной характер, что такого — я всегда была уверена, что при необходимости я могу сработаться с любым крокодилом. А тут даже не крокодил.

— Понимаешь, Маша может создать ад из говна и палок, — задумчиво сказал мне мудрый журналист, когда-то с ней работавший.

Я тут же об этом искренне забыла, вспомнила потом. И вовсе не тогда, когда услышала, что зашуганные сотрудники канала «OstWest» стали называть своё место работы «Холокост-Вест».

Параллельно я занималась делами «Руси Сидящей», то есть ею прежде всего, много ездила, у меня было несколько презентаций по Германии моей книги, которая так и называется — «Русь Сидящая». Съездила в Гармиш на слёт престарелых российских спецов по электронной разведке, который заседал наискосок от американского Института Маршалла, и подивилась ещё раз, насколько же крепко профессиональное братство: шпионы всех стран и народов на самом деле между собой мило и продуктивно общаются, потом резвятся на полянке, выводят жён на шопинг. Прямо не Гармиш, а Школа юных шпионеров. Потом много ездила по Украине, сняла неплохой, как мне кажется, фильм про украинские тюрьмы, четыре серии.

Я вкалывала, мне это очень нравилось.

А потом я поняла, что сошла с ума.

И когда я это поняла, моим большим делом стало следить за тем, чтобы никто не догадался.

Маша

Так вот, Таня. Ну нет, я тоже вижу, что глава называется «Маша», я сама её так назвала. Но предтечей Маши была Таня.

И нет, это не про баб.

Это глава для мужчин: как делать не надо. Впрочем, вы и сами знаете, пока до вас дело не дойдёт. Если дойдёт — ничего страшного, вот лично я, Оля Романова, не вижу катастрофы в появлении другой дамы. Это даже как-то бодрит. Многие бывали в таких историях. Проблема только в одном — как из них выбираться. Можно выбраться по-хорошему, к всеобщему удовольствию: расстался с одной, остался с другой, это жизнь, с кем не бывает. А можно по-дурацки, когда только руками разводишь: ишь, навертел. Да, последняя фраза стибрена мною из Пелевина, люблю её, это из романа «t»:

Когда Достоевский пришёл в себя, он лежал на дне маскировочной ямы. Т. сидел напротив, устроившись на ящике от патронов, и внимательно изучал трофейный топор. Увидев, что Достоевский открыл глаза, он ткнул пальцем в лезвие и сказал:

— «Izh Navertell». На каком это языке? Never tell, что ли? Какой-то «пиджин инглиш»…

— Это русский, — ответил Достоевский, хмуро оглядываясь. — Просто написано латиницей. Ижевская работа, штучный. Модель «Иж навертел». В каталоге нет, сделали лично для меня из сплава дамасской стали с серебряной папиросницей. Специально на юбилей.

В общем — ишь, навертел.

С Таней, которую я никогда не видела, Лёша встречался за несколько лет до того, как принял твёрдое решение жениться на мне и пошёл в атаку. До принятия им такового решения мы с ним мирно дружили и играли по ночам в преферанс.

Меня обожают мужчины, которые обожают монологи. Они разговаривают со мной часами, а потом годами. Они думают, что мы беседуем. Что у нас сложные интеллектуальные отношения. Я сижу напротив них, внимательно глядя им в глаза, оперев подбородок на руку, чтобы голова не падала. Я устала. Я работала. Я сегодня много говорила. Программы, интервью, встречи. Моё горло устало, мой язык устал. Я молчу и обдумываю завтрашний день, завтрашние программы, завтрашние интервью и дела. Мне всё равно, как я это делаю: в такси, в метро, лёжа на диване или слушая сидящего напротив идиота, который решил поюзать мою жилетку, не спрашивая, есть ли у меня время, желание и хоть малейший интерес его слушать.

Когда я ставлю у себя в голове точку, я отвлекаюсь на собеседника и ловлю его смысловую точку. Не потому, что она мне нужна, а потому, что это смена занятий. Для перезагрузки мозга: землю попашем, попишем стихи.

Отловив смысловую точку, я восхищаюсь, негодую, удивляюсь:

— И что — она тебе прямо вот этими словами сказала о своём решении? А что ты? Ты же собрал волю в кулак?

И дальше у меня есть ещё полчаса, чтобы составить меню званого обеда, список покупок и прикинуть бюджет до зарплаты.

Не то чтобы я совсем не слушаю, о чём мне рассказывают. Просто рассказчик обычно нуждается в редакторе и гонит много лишнего, как будто ему гонорар построчно платят.

Вот в таком режиме мне Лёша Козлов несколько лет рассказывал о своей жизни, о своей работе, о своих девушках. Однажды, помнится, я реально начала слушать, немного офигев от подборки слов и смыслов. Поэтому запомнила фигурантку.

Он говорил что-то вроде:

— …мы заехали в «Азбуку вкуса», я взял две тележки вина, икры, фруктов и фуа-гра, и вот водитель всё это выгружает из багажника, таскает в дом, а я вижу — она мёрзнет, а он не торопится…

И дальше — как он наорал на водителя. Не удивляйтесь, время было такое. Это сейчас слушать страшно, а тогда