Хотя будучи в оппозиции Тэтчер критиковала лейбористское правительство за отказ войти в ERM, сейчас она сама стала противницей участия Британии в этом механизме. Однако министры ее кабинета считали, что Британии это необходимо, ибо поможет укрепить финансовую дисциплину и контролировать инфляцию. Среди министров кабинета, считавших, что нужно открыто привязать валютный курс фунта стерлингов к европейским валютам, были министр иностранных дел Джеффри Хау, канцлер Найджел Лоусон (который уже в 1987 году неофициально и, по утверждению Маргарет Тэтчер, без ее согласия привязал курс фунта к немецкой марке), секретарь по делам промышленности Майкл Хезелтайн, вернувшийся в кабинет. Позже это поддержат будущий канцлер, а затем премьер-министр, Джон Мэйджор. Хау и Хезелтайн считали, что Британия должна принять единую европейскую валюту, однако Лоусон и Мэйджор придерживались точки зрения, что достаточно лишь участия в механизме валютных курсов. Тэтчер оставалась решительной противницей фиксированного курса фунта: «Если вы пробуете отбрыкиваться от рынка, рынок брыкнет вас». Как показали события сентября 1992 года, когда британский фунт был вынужден с позором покинуть Европейский валютный механизм, именно Тэтчер, а не ее коллеги, оказалась права.

Жак Делор в сентябре 1988 года выступил на съезде британского Конгресса профсоюзов, где попытался обратить британских левых, рассматривавших ЕЭС как детище капиталистических монополий, в «свою веру». Он указал, что под эгидой Сообщества рабочие смогут себе гарантировать то, что им не дает консервативное правительство: «Невозможно построить Европу только на дерегулировании. Внутренний рынок должен быть построен так, чтобы работать на пользу всех и каждого гражданина Сообщества. Поэтому необходимо улучшить условия жизни и работы рабочих, обеспечить лучшую защиту их здоровья и безопасности труда».

Вряд ли можно было рассчитывать, что премьер-министр оставит такое явное вмешательство во внутибританские споры без ответа. Через две недели Маргарет Тэтчер произнесла речь в Бельгии, в знаменитом городе Брюгге с сохранившимся со времен средневековья историческим центром. Речь 20 сентября 1988 года часто называют свидетельством враждебности Тэтчер к Европе. Премьер начала ее с шутки: «Господин председатель, вы пригласили меня произнести речь на тему Британии и Европы. Наверное, мне нужно поздравить вас за смелость. Если верить тому, что иногда говорят и пишут о моих взглядах относительно Европы, моя речь должна бы быть подобна рассуждениям Чингисхана о преимуществах мирного сосуществования».

Однако прочитав текст речи или прослушав ее в записи, сложно прийти к выводу об антиевропейской позиции Тэтчер. В речи нет ничего о стремления увести Британию из ЕЭС, наоборот, Тэтчер говорит: «Британия не мечтает о каком-то тихом изолированном существовании на окраине Сообщества», судьба Британии — в Европе, страна должна быть частью ЕЭС. По мнению Тэтчер, Сообщество было задумано как хартия экономической свободы, но эта философия оказалась под угрозой из-за предложений о монетарном союзе, об общей валюте и о «социальной Европе», где вся власть сконцентрирована в ее центре. «Мы не для того успешно откатили границы государства в Британии, чтобы увидеть их воздвигнутыми свыше на европейском уровне, европейским сверхгосударством, устанавливающим свое доминирование из Брюсселя. …Мы победили социализм на нашем пороге, в Британии, не для того, чтобы увидеть, как он заходит через заднюю дверь из Брюсселя». При этом Тэтчер призывала к усилению сотрудничества стран ЕЭС в области оборонной и внешней политики. Направление, которое она считала оптимальным, было также очерчено в речи: «Мы никогда не должны забывать, что к востоку от железного занавеса народы, ранее бывшие в полной мере частью европейской культуры, свободы и идентичности, оказались отрезанными от своих корней. Мы всегда должны рассматривать Варшаву, Прагу и Будапешт как великие европейские города». Здесь Тэтчер тоже оказалась провидицей, и в 2004 году эти города и страны действительно стали частью объединенной Европы.

Речь завершилась пламенным призывом к европейскому единству, но единству именно народов и государств, а не к созданию надгосударственной машины: «Конечно, мы хотим видеть Европу более единой, и с бóльшим чувством общей цели, но это должно быть при условии сохранения различных традиций, власти парламентов, чувства национальной гордости за свою страну, ибо именно это было источником живой силы Европы на протяжении столетий. Пусть Европа будет семьей народов, лучше понимающих друг друга, больше ценящих друг друга, больше участвующих в общих делах, но хранящих национальную идентичность не менее, чем наши европейские порывы. Пусть у нас будет Европа, играющая в полную силу в широком мире, смотрящая вовне, а не вовнутрь, и хранящая Атлантическую общность, эту Европу по обе стороны Атлантики, наше благороднейшее наследие и величайшую силу».

В этом финале можно увидеть как отголоски деголлевской «Европы народов», так и черчиллианского стремления к союзу с Америкой. Последнее как раз было не по-деголлевски, и тем более шло вразрез с продвигавшимся как раз в то же время горбачевским тезисом «Европы от Лиссабона до Владивостока», то есть союза с СССР и отделения от Америки.

Но на следующий день газеты вышли с заголовками, подчеркивающими именно враждебность Тэтчер к европейскому центральному аппарату. The Daily Telegraph писала: «Премьер-министр прошлой ночью выпустила до сих пор наиболее бескомпромиссную декларацию своих намерений защитить британский парламентский суверенитет от бюрократии ЕЭС. В процессе этого она еще более раздула пламя своего спора с другими европейскими лидерами о природе британского участия в ЕЭС».

Эта речь также подорвала позиции Маргарет Тэтчер внутри кабинета, так как привела к расколу с ее министром иностранных дел Джеффри Хау. В мемуарах он позже писал, что когда он слушал речь Тэтчер, у него было ощущение, подобное тому, как «если бы кто-то был замужем за священником, который внезапно объявил бы о том, что не верит в Бога. …Сейчас я вижу, что это, наверное, был тот момент, когда начал кристаллизоваться конфликт лояльностей, с которым я, пожалуй, боролся слишком долгое время». Том его мемуаров заканчивается фразой: «Я стремился изменить политический курс, а не лидера, но если это означало, что лидер должен уйти, значит, так тому было и быть».

3 мая 1989 года Тэтчер отметила десятилетие премьерства. Таким образом она стала политиком, занимавшим этот пост наиболее длительное время в XX веке. Дольше, чем Асквит в начале века, продержавшийся с 1908 по 1915 год, дольше, чем Черчилль, выдержавший два срока в середине века. В десятилетнюю годовщину пребывания своей супруги на посту премьер-министра Денис предпринял самую значительную попытку повлиять на ее карьеру. Он призвал ее покинуть пост на этой высокой ноте, абсолютно точно посчитав, что в противном случае ей придется уйти не по своей воле.

На следующий день на пресс-конференции Маргарет Тэтчер заявила: «Мы чувствуем, что добились значительных успехов, завершив эти десять лет… За это время Британия преобразилась». Пресса не преминула отметить, что Тэтчер употребила «королевское “мы”». Появились комментарии, мол, власть вскружила ей голову и она ощущает себя чуть ли не второй королевой. (В тот же год, рассказывая о рождении внука, она снова обронила: «Мы стали бабушкой». Но любой родитель знает, это местоимение срывается с языка у каждого, кто говорит о своих маленьких детях или внуках, и претензии на королевский титул здесь ни при чем.)