Надо сказать, что многие мелкие инвесторы не стремились держать полученные акции долгий срок и быстро продавали их, чтобы вернуть начальную инвестицию плюс прибыль от роста стоимости акций на рынке. Это не слишком способствовало достижению задекларированной Тэтчер и ее единомышленниками цели — созданию «демократии собственников» (именно такая формулировка вошла в предвыборный манифест 1983 года). Если бы целью приватизации было только повышение эффективности государственных предприятий, можно было бы ограничиться передачей этих активов существующим частным фирмам. Но Тэтчер хотела создать именно «народный капитализм». По ее словам, произнесенным в пику лейбористам и прочим левым, собственность государства это вовсе не собственность граждан — это ее прямая противоположность.

В 1980-е годы доля владельцев финансовых активов среди населения возросла скорее за счет более широкого распространения частных пенсионных и страховых полисов. Тем не менее за время премьерства Маргарет Тэтчер процент владельцев акций среди совершеннолетних британцев вырос троекратно, с 7 до 21. К концу 1980-х годов в Британии было больше акционеров (десять миллионов), чем членов профсоюзов (девять миллионов).

Были предприняты меры по сдерживанию стоимости социального государства. Здесь сильно помогла продажа муниципальных домов и квартир (процент граждан, владевших недвижимостью, вырос с 55 в 1980 году до 67 десять лет спустя), что позволило снизить как центральные, так и местные налоги. Среди рабочего класса число владельцев собственных домов и квартир вдвое превосходило число обитателей муниципального жилья. Законодательство, уменьшившее влияние профсоюзов, дало возможность работодателям избавиться от снижающих эффективность и затратных ограничений на способы использования рабочей силы.

Пришло время снять ограничения не только в промышленности, но и в финансовом секторе. Лондон оставался одним из мировых финансовых центров. В конце ХІХ века половина мировой международной торговли финансировалась из Лондона. После Первой мировой войны его роль упала, но он все же оставался «банкиром» Британской империи и стерлинговой зоны стран, использующих британскую валюту. Когда в 1958 году Британия ослабила контроль за обменом иностранной валюты, Лондонский Сити (исторический деловой центр) вернулся на глобальную финансовую сцену и даже стал пионером на новых рынках, как, например, в 1960-х, когда здесь с нуля возник рынок так называемых «евродолларов» (долларовых фондов за пределами территории Соединенных Штатов). Однако в эффективности Лондон как финансовый центр сильно уступал Нью-Йорку. Лондонские страховые агенты, брокеры и банкиры действовали по правилам, не сильно отличавшимся от правил пра-пра-прадедушек, когда весь финансовый сектор умещался в нескольких лондонских кофейнях, из которых он впоследствии и вырос. Женщинам разрешили участвовать в работе биржи только в 1973 году. Усиливающаяся глобализация и интернационализация финансовых рынков привели к тому, что в 1970-х годах и тем более в следующем десятилетии правила, хорошо работавшие в предыдущую эпоху, становились все более и более архаичными. Сектор не пользовался высоким авторитетом. В Итоне, всемирно известной школе, основанной еще в XV веке, например, считали, что брокерская деятельность (а также карьера военного или фермера) — это вполне приличный выбор для очень тупого ученика. Работа брокеров не особо высоко оплачивалась. Любопытно, что когда Эдуард Хит в конце 1940-х годов готовился к политической карьере, он работал одновременно в двух местах — был редактором церковной газеты и банкиром. Редакторская работа оплачивалась выше.

Переход к новым правилам стал известен в истории как Большой взрыв 1986 года. Тогда, 27 октября, Лондонская фондовая биржа отменила различия между брокерами, которые проводят операции непосредственно с клиентами, и джобберами, которые используют биржевой механизм для купли-продажи между такими же посредниками-джобберами или брокерами (клиенты, желавшие продать или купить акции, не имели права обращаться непосредственно к джобберам).

Брокеры согласились уменьшить комиссионные (ранее высокие, делавшие трансакции на Лондонской фондовой бирже достаточно дорогим удовольствием и снижавшие эффективность и быстроту реакции фондового рынка) до уровня Нью-Йоркской биржи. Взамен они получили право вести любые биржевые операции. Кроме того, к участию в работе Лондонской фондовой биржи были допущены посторонние финансовые компании и банки, в том числе зарубежные. До сих пор допуск к участию в работе биржи очень жестко регулировался. В результате старые брокерские конторы с длинной историей были быстро поглощены крупными инвестиционными банками, многие из которых были иностранными.

Одновременно с этим дерегулированием были изменены правила, ранее проводившие четкую границу между различными типами финансовых институций. Ранее, скажем, инвестиционные (или торговые, как их называли в Британии) банки, занимавшиеся финансированием промышленности и осуществлявшие функции посредников в первичном размещении ценных бумаг, не пересекались в своей деятельности с коммерческими, осуществлявшими финансовые операции (в том числе перевод денег со счета на счет) для юридических и физических лиц. Но с конца 1980-х годов банки могли заниматься самым широким спектром финансовых услуг, включая ипотеку, страхование и пенсии.

Приватизация, а также последовавшие за ней слияния и поглощения компаний принесли на финансовый рынок громадные средства, и вместе с ними огромные прибыли финансовым институциям, вовлеченным в эти процессы. Ранее британский финансовый сектор был занят преимущественно финансированием промышленности, однако вскоре в глазах посторонних он стал напоминать нечто вроде казино с финансовой активностью ради нее самой. Банки, инвестиционные компании, пенсионные фонды, страховые компании быстро отобрали главную роль в экономике у фирм, которые просто изготовляли «железо». Да и прибыли у них были побольше.

Появились новые финансовые продукты, в частности производные финансовые инструменты, такие как опционы или фьючерсы, которые многие считали вариантом азартной игры, ставками на изменение процентных ставок, обменных курсов или цен на биржевые товары. Контролировать эти новые продукты было крайне сложно даже тем финансовым институциям, которые их создали. Количество финансовых трансакций возросло взрывообразно. Фирмы начали искать новых сотрудников, способных обеспечивать прибыль в новых условиях. Если раньше финансы были отраслью, где царила та самая стереотипная «британская чопорность», где дела шли по давно накатанной колее и требовались не столько умение и опыт, сколько «правильное» происхождение и учеба в «правильной» школе и университете, то теперь туда хлынул поток молодых и зубастых, совсем неаристократических типов. Возникли яппи (от английского yuppie, что расшифровывалось либо как young urban professional person, то есть «молодой городской профессиональный человек», либо как young UPwardly-mobile professional, «молодой поднимающийся вверх профессионал»). Яппи стали символом эпохи. Их зарплаты казались — и нередко были — чрезмерными, и яппи, не сдерживаемые распространенными в среде «старых» финансистов понятиями о приличиях, создали в стране нечто, напоминающее эпидемию жадности. Не случайно именно тогда на экраны вышел американский фильм «Уолл-стрит», где из уст героя Майкла Дугласа прозвучала знаменитая апология жадности: «Жадность — это хорошо!».