Адским кольцом объял Анжелику пугающий шепот соседей:

— Говорят, Бурье пообещали три епархии, если он добьется осуждения этого человека. Пейрак виновен лишь в том, что он опередил свой век. Вот увидите, они его приговорят…

Председатель Массно откашлялся.

— Господа, — произнес он, — заседание продолжается. Подсудимый, желаете ли вы что-нибудь добавить к тому, что мы видели и слышали?

Великий Лангедокский Хромой выпрямился, опираясь на свои палки, и раздался его голос — громкий, звучный, такой подкупающе искренний, что по рядам публики пронесся вздох.

— Я клянусь перед Богом, клянусь священной для меня жизнью моей жены и моего ребенка, что я не знаю ни дьявола, ни колдовства, что я никогда не создавал по наущению сатаны ни золота, ни живых существ и никогда не пытался причинить зла своему ближнему, напуская на него чары или порчу.

Впервые за все время этого бесконечного судебного заседания Анжелика почувствовала симпатию публики к человеку, только что произнесшему эти слова.

Чистый юношеский голос из самой гущи толпы звонко прокричал:

— Мы верим тебе!

Судья Бурье поднялся с кресла, потрясая широкими рукавами.

— Берегитесь! Вот действие тех самых чар, о которых мы еще не все сказали! Не забывайте: Золотой голос королевства… опасный голос, который соблазнял женщин…

Тот же голос воскликнул:

— Пусть он споет! Пусть споет!

На этот раз взыграла южная кровь Массно, и он принялся стучать кулаком по столу.

— Тишина! Я прикажу очистить зал! Стража, выведите нарушителей… Месье Бурье, сядьте! И чтобы больше никаких выкриков! Хватит! Мэтр Дегре, где вы?

— Я здесь, господин председатель, — ответил адвокат.

Массно перевел дух и попытался обрести хладнокровие. Более спокойным тоном он продолжил:

— Господа, королевское правосудие должно быть защищено от любых случайностей. Поэтому, хотя настоящий процесс ведется при закрытых дверях, наш король, в своем великодушии, не пожелал лишить подсудимого права на какие-либо способы защиты. Именно с таким намерением я счел возможным разрешить подсудимому провести демонстрацию, сколь бы опасной она ни была, чтобы пролить свет на магические приемы, владение которыми поставлено ему в вину. И наконец, Его Величество проявил наивысшее милосердие, допустив присутствие адвоката, которому я и предоставляю слово.

ДЕГРЕ встал, поклонился судьям, поблагодарил от имени своего подзащитного короля за его милосердие и затем поднялся по двум ступенькам на небольшую кафедру, с которой он должен был говорить.

Он держался так прямо, так степенно, что Анжелика с трудом узнавала в одетом в черное мужчине того долговязого мальчишку, который всюду совал любопытный нос и, ссутулившись под поношенным плащом, бродил по улицам Парижа, свистом подзывая собаку.

Пожилой низкорослый секретарь суда Клопо протянул ему бумаги по делу, преклонив колени, как то предписывал обычай.

Адвокат поглядел на судей, потом на публику. Казалось, он кого-то искал в толпе. Может быть, такое впечатление создавалось из-за желтого света свечей, но Анжелике показалось, что он бледен как смерть.

Однако когда Дегре заговорил, его голос был чистым и спокойным.

— Господа, после того как столько сил и стараний было приложено как обвинением, так и судьями, и мы смогли убедиться в том, что ваше знание закона может сравниться лишь с глубиной вашей эрудиции и знания классических языков, усилий и стараний, повторим и подчеркнем это, преследующих лишь ОДНУ-ЕДИНСТВЕННУЮ ЦЕЛЬ — пролить свет королевского правосудия и вывести ИСТИНУ из мрака, подобно тому как Моисей иссек воду из скалы; после того как, можно сказать, вы низвели на землю свет всех звезд для освещения настоящего процесса, после стольких пророческих греческих и латинских цитат, произнесенных господами королевскими судьями, как же мне, никому не известному адвокату, для которого это первое большое дело, отыскать еще несколько слабых лучей, которые смогли бы добраться до истины, таящейся в глубине бездонного колодца самых ужасных обвинений? Истина эта кажется мне — увы! — столь недосягаемой и открывать ее столь опасно, что меня охватывает трепет, и я почти желаю, чтобы этот робкий свет погас и оставил меня в успокоительной тьме неведения, в какой я пребывал до сих пор. Но слишком поздно! Я увидел истину, и я должен ее возвестить. Я обязан воззвать к вам: остерегайтесь, господа! Остерегайтесь, делая сейчас выбор, ибо вы будете нести за него ответственность перед будущими столетиями! Пусть не случится так, что из-за вашей ошибки дети наших детей не стали бы говорить о нашем веке словами: «То было время лицемеров и невежд, ибо благородного дворянина обвинили в колдовстве лишь по той причине, что он был выдающимся ученым».

Адвокат сделал паузу и продолжил уже более спокойным тоном: — Вообразите себе, господа, древние времена, ту сумрачную эпоху, когда наши предки умели изготовлять грубое оружие лишь из камня. И вот один из них догадывается собрать образцы земли какой-либо местности, бросает их в огонь и получает твердый, режущий материал, неизвестный доселе. Но товарищи его кричат, что это колдовство, и приговаривают его к смерти. Однако проходит несколько веков — и вот уже все наше оружие изготавливают из этого материала, из железа. Приведу другой пример. Если в наши дни вы, господа, попадете в мастерскую парфюмера, неужели вы в ужасе сбежите оттуда, крича, что это колдовство, испугавшись полки с ретортами и фильтрами или запахов, отнюдь не всегда приятных? Нет, господа, подобное поведение показалось бы вам смешным. Но, однако же, какие удивительные вещи происходят в логове этого ремесленника! Ведь он материализует в виде жидкости самую невидимую вещь на свете: запах! Так не уподобляйтесь тем, о которых в Библии сказаны грозные слова: «Есть у них глаза, но не видят, есть у них уши, но не слышат…»

На самом деле, господа, я не сомневаюсь, что только одно обвинение в том, что человек предается странным занятиям, не смогло бы обеспокоить ваши умы, открытые ко всему новому и способные к восприятию различных точек зрения. Но жизнь обвиняемого полна странных обстоятельств, и он имеет сомнительную репутацию. Давайте подумаем, господа, как сложилась подобная репутация, и рассудим, может ли какое-либо из обстоятельств само по себе служить достаточным основанием для обвинения в колдовстве. Жоффрея де Пейрака, рожденного в семье католиков и переданного на попечение кормилицы-гугенотки, фанатики выбросили из окна замка, когда ему было всего три года. Он остался калекой с обезображенным лицом. И что же, господа, нам теперь обвинять в колдовстве всех хромых и всех, чью внешность мы можем счесть пугающей? При этом, невзирая на свое увечье, граф обладает чудесным голосом, который ему помогли поставить лучшие итальянские певцы. И что же, нам надлежит считать чародеями всех сладкоголосых певцов, при звуке голосов которых как благородные дамы, так и простые женщины млеют от восторга? Из своих путешествий граф привез тысячи удивительных рассказов. Он изучил чужеземные обычаи, еще тщательнее он изучил философию чужеземцев. Что же, теперь обвинять всех путешественников и философов? О! Я знаю, все это создает образ не самого обыкновенного человека.